Надсада - Николай Зарубин

Николай замолчал, раздумывая, потом вдруг будто встрепенулся, хлопнул себя по лбу:

— Вспомнил! Как же я сразу не догадался…

— Ты это о чем? — глянул на него Владимир с недоумением.

— А вот о чем. Когда последний раз ездил домой в Москву, между делом прочел интересную статью, которая, если мне не изменяет память, называется «Новый взгляд на передел собственности». В ней рассказывается о том, что сегодня богатые люди отправляют умных, ловких и, конечно, знающих людей в сибирские и дальневосточные глубинки на своего рода разведку и хорошо те поездки финансируют. Отправляют с тем, чтобы знать обстановку на местах, где эти богатые люди намерены иметь в недалеком будущем свой экономический интерес, связанный с брошенными заводами, шахтами, рудниками и так далее, а заодно и с ценными месторождениями, какие были разведаны в советское время. Ты ведь не станешь отрицать, что в разные годы по всему Присаянью проводились капитальные изыскания с бурением и взятием проб, — мне об этом отец рассказывал. А коли проводились, значит, существуют четкие карты с нанесенными на них обозначениями месторождений. И карты эти не пылятся где-нибудь в архивах, а изучаются досконально с привлечением специалистов соответствующего профиля. Иными словами говоря, скрытно от глаз общественности идет дележ той собственности, сосредоточенной в том числе и в присаянских глухоманях, которая в недалеком будущем, при соответствующих вложениях, будет приносить солидный доход.

— Верно, была у него некая карта наших мест, и он, бывало, внимательно ее разглядывал. Мне же говорил, что, собираясь в поездку, выпросил ее в одном геологическом управлении, чтобы иметь хоть какое-то представление о местах, куда собрался ехать. Я этому не придал значения…

— Вот видишь, видишь… — волновался Николай. — Эти люди ничего за просто так не делают. А не просил ли он тебя свести его в какое-нибудь конкретное место?

— Не просил, но расспрашивал о многом: о населенных пунктах, о коренных жителях Присаянья, о том, что добывали здесь в ранешные времена, какие промыслы были присущи местному населению, о неких легендах, какие в ходу среди старожилов. Да мало ли о чем шел разговор у костра или в зимовье, когда идет дождь и надо выждать время.

— И, конечно, очень много вы говорили о том, что в сегодняшних обстоятельствах человек должен брать от государства все, что плохо лежит. Не возьмешь ты, возьмет другой. По известной поговорке: кто успел, тот и съел. Так ведь?

— Примерно так. И что в том плохого? Ты же знаешь, как бывшую народную собственность в считаные годы буквально порвали на куски и — съели. Я тоже хочу получить свое.

— Эту заразу тебе тот финансист в мозги вложил? Но если бы в мозги, то еще ничего, поправимо, — он душу тебе перевернул, загадив в ней все то лучшее, что было вложено и родителями, и воспитанием, ведь тебя никто не учил так вот мыслить? Нам, Володя, нужна Родина, им, кроме денег, ничего не нужно. И не гонись за ними — не угонишься. Не пустят тебя они в свои ряды, потому что ты — иных кровей, иного замеса, иного социального слоя, если хочешь. Ты для них — быдло, плебей, человек низшего сорта. Но ты для них — человек не случайный. Ты один из тех, кто может развернуть дело здесь, на конкретном месте. Кто хорошо знает местные условия, людей, кто обладает всеми качествами первопроходцев. А там и они подоспеют. Съедят, как ты выразился, и тебя, и тобой начатое, во что ты успеешь вложить свои ум, деньги, энергию. Это, Володя, хищники, и такие хищники, какие будут похлеще тех, что обитают в тайге. Это умные, расчетливые, коварные, безжалостные хищники, которые в достижении своих целей не остановятся ни перед чем. И никто не спасется от их зубов. Никто не защитит, потому что они сами — и закон, и власть, и наместники Бога на земле — таковыми, по крайней мере, они себя мнят. Но если бы только мнили, то еще можно было бы как-то от них оградиться. Они — действуют, проникая во все сферы общества.

— Мне на них — плевать! — воскликнул Владимир в раздражении. — Пусть думают, что они умнее меня, а я буду делать свое дело. И деньги сотворю даже из воздуха — вот хоть из нашего таежного воздуха, который чище, чем где-либо. И в нужный момент я их всех подомну под себя. А сейчас мне нужен мой кусочек пирога, потому что надо во что бы то ни стало, в самые кратчайшие сроки наработать стартовый капитал. И тогда уж никто мне не будет страшен.

Он изогнулся, сделал страдальческое лицо, протянул вверх ладошкой руку, будто просит милостыню.

— Отда-айте мне мой ку-у-со-о-че-эк пи-и-ро-о-га-а…

— Да ты еще и доморощенный артист, — усмехнулся Николай. — А с такого артиста чего и ожидать, кроме кривлянья… Но я думаю, ты сам себя не знаешь. Не знаешь, на что способен, и я имею в виду, конечно, те добрые начала, которые вложены в тебя и матерью с отцом, и пришедшими сюда некогда пращурами твоими, и окружающей тебя природой, и окружающими тебя людьми, на которых ты сегодня пытаешься плевать. Но это — бравада, шелуха. Еще — даст Бог — создадутся в твоей жизни такие условия, когда высветится в тебе только самое главное и ты поймешь, ради чего только и стоит жить на свете. Я, брат, говорю это вовсе не случайно, не для красного словца. Я наделен зрением художника, пусть и не очень талантливого. А художник способен видеть то, чего не видят все прочие люди.

— Если я — Наполен местного пошиба, то ты — пророк местного пошиба…

— Да никакой я не пророк, — прервал его с досадой Николай. — Я пытаюсь и твои глаза открыть на самого себя, чтобы ты, наконец, вкруг себя осмотрелся и определился в том, что тебе на самом деле в этой жизни надобно и где на самом деле твое собственное место. Вот для чего я сейчас с тобой говорю, потому что убежден: твое самоопределение в этой жизни еще не состоялось. Оно — впереди.

Он на мгновение задумался, закончил:

— Хотя, может быть, никогда и не состоится… Так тоже бывает.

— Ты и впрямь пророк, — усмехнулся какой-то горькой усмешкой Владимир. — И все же послушать тебя интересно… В общем, прощевай, брат…

Повернулся и вышел из дома.

В стареньком деревянном здании редакции газеты «Путь Ильича» две женщины стучали на пишущих машинках. На вопрос Любы о Михаиле Светлом указали на дверь, в которую и вошла. За столами сидело трое мужчин, один из них, спиной к ней, что-то писал. Обернулся не сразу, а когда обернулся, глаза их встретились, и оба вдруг поняли, что не забыли друг друга. Так бывает между людьми именно в самый первый момент после разлуки.

— Любовь… Степановна? — зачем-то спросил он, при этом густо покраснев. — Каким ветром к нам?

— Это ты… вы — Светлый? Я не думала, что возьмете себе этот псевдоним.

Говорила Люба своим мягким высоким голосом так же тихо, однако за всем этим чувствовалась твердость характера и цельность натуры женщины, которая знает, чего она хочет.

— Вот взял, как когда-то и намеревался. Это Любовь Степановна Белова, ведущий кардиотерапевт больницы райцентра, — представил ее коллегам. — Мы с ней давние знакомые по Иркутску.