Как целует хулиган - Стася Андриевская

в солнечном сплетении, такое необъятное, что едва не вырвалось наружу стоном... Закусила губу.

Поцелуй! Ну поцелуй же... Ну...

Но Данила лишь рвано дышал ей на щёку и не двигался.

«Я с девчонками друзей не сплю, а Кирей мне вообще как брат...»

Зажмурилась. «Я тоже не сплю с его друзьями...»

Ну поцелуй... Упёртый, ну ты же хочешь! Просто поцелуй, один раз, ну... Самый-самый последний! Ну поцелуй же! Пожалуйста!..

Новое еле уловимое движение головой к нему навстречу... А в ответ – едва уловимое движение его щеки по её волосам: ниже, кожа к коже... И руки его – теснее, и ладонью по плечу – так бережно, аж пальцы на ногах поджались... Но так мимолётно, что тут же сомнения – а может, показалось? И только сердце зашкаливает с новой силой...

Ну же... Хотя бы просто дай знать, что не оттолкнёшь, если...

Ой, нет, первой слишком страшно!

Хотя бы полшага навстречу... Ну...

В животе у неё вдруг протяжно, разливисто заурчало, и они оба рассмеялись. С каким-то дурацким, нервным облегчением зашевелились, разгоняя кровь по затёкшим плечам и шеям.

– Согрелась? – шепнул Данила.

– Как слышишь, – смущённо хихикнула Маринка.

Повисла неопределённая пауза – распутье, острие, после которого либо всё, либо ничего... И руки его вдруг снова сомкнулись вокруг неё, жадно и нагло стискивая в пальцах грудь. Маринка охнула, под коленями резко ослабело. Казалось, это сердце её сжато в кулаке – до сладкой, тянущей боли и невозможности дышать...

Запрокинула голову, умирая от того, как расползается по телу нетерпеливая дрожь, от того, как жадно скользят по шее его губы и лезут под майку руки...

Где-то на самом дне реальности вспыхнула вдруг колючая, отрезвляющая мысль: «Зачем? Господи, зачем снова? А как же Кир?»... Но сил противиться страсти не было, словно самое главное, что есть в жизни – происходило здесь и сейчас, а что потом – вообще не важно! Один, только один, самый последний раз!

А Киру мы просто не скажем...

Данила вдруг замер... И в следующее мгновение уже содрал с них батник, швырнул его, не глядя, на Маринку:

– Одевайся!

Она машинально вцепилась в него, принялась суетливо выворачивать. Данила тиранул ладонью по губам, словно сдирая с них вкус поцелуя.

– Молодец, красиво заливала в тот раз про ошибку, я почти поверил. А братан, дурак, до сих пор верит! – закинул руки за голову, резко скинул. – А ты просто шалава... Шалава ты, Марин, слышишь?! – Заметался, пиная всё, что попадалось на пути. – Блядь, ну как можно быть такой сукой, а?!

И Маринка расплакалась. Это было так стыдно. И так больно! В самое сердце. А Данила, как был босой и с голым торсом, подтянулся на верхней перекладине слухового окна и ловко выпрыгнул через него на крышу. Обернулся оттуда, крикнул с нескрываемой злобой:

– Сидишь здесь, ясно? Ты слышишь меня?! Сидишь здесь и ждёшь, пока за тобой придут! И только попробуй сунуться на крышу! Я... – замялся на мгновенье, подбирая слова, но так и не найдя, просто со всей дури врезал кулаком по раме, так, что она треснула: – Поняла?!

Папа появился как нормальный человек через люк в подъезде. Пошарив по чердачной темноте лучом фонаря, нашёл Маринку, присел перед ней на корточки. Она безучастно смотрела в одну точку – ей сейчас действительно было глубоко плевать на последствия своей самоволки. Пусть просто все от неё отстанут и оставят одну...

Папа, опустив голову и потирая подбородок, тоже молчал. Наконец кивнул своим мыслям, вздохнул:

– Ладно, чего теперь. Пошли домой, там Оксанка с ума сходит.

Дома было хорошо – тепло, уютно и привычно, так, словно и не было этого нелепого семейного раздрая и нервотрёпок. Тему Маринкиного побега не затрагивали, но за поздним ужином папа вдруг разоткровенничался и сыпал историями о том, как сам бедокурил по юности. И он, оказывается, тем ещё шпаной был! От него весь посёлок Новый Большак стонал, а фамилия Иванов стала чуть ли не нарицательной, когда речь шла о хулиганах. Большаковский участковый протоптал к их дому персональную тропинку, а дедушке пришлось покупать новый ремень, потому что первый постоянно висел на гвозде в сенях – чтобы всегда под рукой.

Истории были смешные, да и хулиганство какое-то безобидное: то среди ночи на церковную колокольню по стене забраться и устроить трезвон аж до соседних хуторов – девчонку, которая нравилась, с днём рождения поздравлял, то в рыбацкие плоскодонки песка насыпать, чтобы поутру успеть обобрать сети до хозяев. Или арбузы с бахчи «кошкой» воровал: закинет крюк и тянет, а мозгов-то нет, что кроме одного арбуза ещё целый ряд плетей с конями и листьями выдирает... Много всего!

Оксанка смеялась, а вот Маринка скорее дежурно улыбалась – для неё всё шло как-то фоном. Поднялась.

– Я спать пойду, ладно? И... Пап, можно я завтра на репетицию поеду? Пожалуйста.

– Конечно.

Он хотел было притянуть её к себе и обнять, но Маринка сделала вид, что не заметила этого.

Чуть позже в комнату заглянула Оксана.

– Как ты, Марин?

– Нормально.

– Ты извини, я не должна была вот так уходить... Просто накатило вдруг. Но я там без вас извелась вся, и сама бы вернулась, конечно...

Маринка подняла на неё удивлённый взгляд:

– Да причём тут ты? Это всё папа со своей гордостью.

– Ну, на самом-то деле, мы все хороши. – Помолчала, поглядывая, как Маринка расстилает постель. – Ты как сможешь, шлёпанцы папе верни, хорошо? Это же те, которые ему Олег из Анталии привёз.

– В смысле – верни? Я их не брала.

Оксана улыбнулась:

– Да нет, конечно! Я их Даниле дала, он же пришёл босой и полуголый. От куртки отказался, а обувь...

– Нет! – оборвала её Маринка. – Папе надо – пусть сам и забирает. А я даже слышать про Магницкого не хочу!

– Ну да? И с повинной ради него, наверное, я к крёстному побежала... Что это тогда было-то, Марин?

– Да всё было, Оксан! – устало призналась Маринка. – ВСЁ!

Встретились взглядами.

– Однако... – озадаченно мотнула Оксана головой. – А как же твой парень? Они же с ним друзья, разве нет?

– А вот с ним наоборот, ничего не было. Просто Магницкий... – замялась, вздохнула, – он у меня первый, Оксан. Так получилось. Случайно. По ошибке. Только, пожалуйста, папе об этом