Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев - Роман Кожухаров

Напротив, простой солдат честнее. Если он знает, что его сосед — войска СС, то на них он может положиться и будет уверен в том, что иван там не пройдет. Солдат нас понимает. Между простым стрелком из войск и нами нет никаких различий. Солдат есть солдат. Среди молодых офицеров тоже есть понимание. Критическое отношение появляется выше. С получением красных лампасов Генерального штаба на брюки появляется отвращение к новому. Старое — достойная чести прусская традиция — присуще сухопутным войскам. Традиция гласит: стотысячное войско, а еще лучше — кайзеровская армия. Терпимо относятся к коричневому цвету, но черный является красной тряпкой для господ в сером! Мы тоже черные, хотя господам должно быть об этом лучше известно! К сожалению, им совершенно все равно, что мы не коричневые и не черные — мы серые полевые, и что у нас нет ни отдельного армейского командования, и что мы не можем принимать самостоятельные стратегические решения, потому что все войска СС подчинены Главному командованию сухопутных войск. Им также все равно, что мы делаем то же самое, что и остальные армейские дивизии, и не хуже их! Напротив — и это им не все равно! Они все еще считают себя, естественно, в своем кругу, среди товарищей, «прусскими генералами». Они — лишь отвечающие за самих себя военные индивидуалисты — хотя такой вид людей нечасто проявлялся среди прусского генералитета. Таким был, например, Фридрих Вильгельм фон Зейдлиц, которого Старый Фриц за это осуждал, или Людвиг Йорк фон Вартенбург, которого король снял с должности. Невозможно и представить, чтобы генерал из вермахта сделал то, на что решился в сражении под Харьковом и чем рисковал наш шеф Пауль Хауссер, которого некоторые называют «папаша Хауссер». Он думал и действовал вопреки приказу, против ясного приказа фюрера! Без малейшего прикрытия со стороны своего непосредственного начальника Эриха фон Манштейна! Предоставленный самому себе со своим решением, он спас время, обстановку и людей. Он действовал и отвечал так, как фон Манштейн не осмелился и как Паулюс в Сталинграде даже и подумать не был способен. В этом заметно что-то от «нового духа». В этом проявляется солдатский кураж, свобода принятия решений и личность вождя.

Дурацкие мысли. Запутанные и противоречивые, и довольно писать об этом. Это — не мое. Для этого у меня нет таланта, исторического взгляда и кругозора, источников и не знаю, чего еще.

Блондин улыбнулся: судьба у меня такая, что я всегда должен все обдумывать. Ничего не имею против, что иногда мне в голову идут сумасшедшие мысли. И почему? Если у солдата есть время, когда ему его дают, тогда он начинает думать о глупостях или ими заниматься! Убивать время всеми возможными способами. Или думать, как я, например, о реальной жизни родов войск. Странно — соперничество здесь — соперничество там. Собственные войска кто-то ругает и одновременно испытывает гордость за них. Недовольны друг другом из-за бессмысленной муштры, плохого питания, заносчивых фюреров, охотников за Железными крестами, дебоширов, отцов-фельдфебелей и, естественно, «ЛАГ»! Но если кто-то другой скажет нам то же самое, то получит в морду! Мы ругаем «ЛАГ», но себя считаем лучшими среди других!

И это так. Действительно, солдат — это то, что часто о себе слышит, — глупейшая рогатая скотина среди людей. Он прикуривает сигарету, садится на теплую сухую землю, болтает ногами в окопе и слушает сверчка. Быть может, он опоздал и зовет маму-сверчиху? Что за мысли лезут в голову? От героя-учителя до проблем войск СС и до сверчков!

Блондин посмотрел в ночь. Пауль и Йонг отправились спать. Ханс — совершенно точно у командира роты. А Петер — надо больше заботиться о Петере — он чистит пулемет или сидит в окопе и размышляет. Тихие голоса — это разговаривают Куно и Камбала. А где Эрнст и Дори?

Пока я сижу без дела в окопе и мне в голову лезут дурацкие мысли, эти двое действуют. Активно действуют в собственном тылу, среди продовольственных подразделений. Дори стоит на шухере или отвлекает, а Эрнст ищет, находит и забирает. Вот так проходят организационные мероприятия.

Он затушил окурок, сполз в окоп, согнул ноги, положил голову на руки и стал ждать, когда придет сон. Война дала Передышку. Кто знает, как надолго.

В 2.30, вскоре после того как небо стало светлеть, они поехали дальше. Отделение высокого унтершарфюрера было усилено четырьмя солдатами — остатками другого отделения. Они были знакомы. Керле-Керле — юморист из Гессена, никто не знал его по имени, заменил Уни. Его приятель Фляше из Рёна сразу же взялся за переноску ящиков с пулеметными лентами для Петера. Камбалу снова низвели до уровня простого стрелка. При этом никаких протестов он не высказывал. А Керле-Керле был назначен вторым номером к пулемету Петера. Третьего все звали пимпфом. Таким он и был. Блондину он понравился с первого взгляда, очевидно, потому, что напоминал ему его самого — худой, высокий, а стальной шлем так смешно сидел на его стриженой голове, будто был на два размера меньше. Ханс сразу же подтрунивал над всеми особенностями. При кратком представлении новичков он показал большим пальцем на редкую манеру Пимпфа носить каску, сказав при этом:

— Раньше он хотел стать парашютистом, но оказался слишком длинным для прыжков с малой высоты. Прекратить!

Четвертый был из Восточной Пруссии. Он совсем не соответствовал обычным представлениям о выходцах из этой местности о том, что они грубы, неуклюжи и неразговорчивы. Он больше походил на Камбалу, острый на язык, веселый и живой, излучающий оптимизм, что уже было почти преступным. Его кличка была Шалопай.

Солнце появилось из-за горизонта.

Они ехали и жевали с упоенными лицами «особые пайки», которые Эрнст привез из ночного рейда. Блондин получил три пачки сигарет «Юно» и пачку «Шокаколы». Когда Блондин хотел разузнать подробности, Дори сунул ему, смеясь, в зубы толстую шайбу копченой колбасы и прошептал:

— Тс-сс! Цыпленок! Ничего не говори. Враг подслушивает!

А Эрнст проворчал:

— А вообще, мы разве куда-то ездили, Дори? Это же была бы самовольная отлучка?

Они ехали, курили сигареты, сыто и довольно встречая наступающее утро, пока насытившийся Эрнст снова не осмотрел округу и удивленно не ткнул Дори в бок так, что тот выругался и вильнул рулем.

— Дори, мы неправильно едем!

Дори повернулся к Блондину:

— Ему плохо, Цыпленок. Долгое воздержание, и вдруг — копченая колбаса, это не перенесет…

— Мы не туда едем, Дори!

Дори завращал глазами, словно корова, когда гремит гром, и возмутился:

— Неправильно? Но я еду за Хансом, парень!

— Тогда он едет не туда!

Тут Дори окончательно потерял терпение:

— Передо мной едет Ханс! Перед нами едет рота, понял? Батальон, полк, и не знаю, что там еще. Так?

— Так, да не так.

— Перестань, Эрнст, со своими дурацкими так — не так!

— Почему ведущий колонну должен ехать неправильно? Эрнст, ты можешь нам по-хорошему объяснить свою стратегическую критику? — Блондин сделал ударение на «по-хорошему» и плотоядно улыбнулся.