Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

по всей видимости, были веские причины броситься опрометью и задать стрекача.

«Значит, господин Лю существует, и китайчонок его знает», удостоверился в правильности полученной информации Попов, и тотчас рванул следом. Лёгкая подножка — и воришка забился в пыли, изображая из себя припадочного.

— А-а-а!..

Пригоршня пыли заткнула ему рот.

— Молчи и слушай. Мне нужен господин Лю. Веди меня к нему.

Воришка сел и стал отхаркиваться глиной:

— Щас.

Над входом в лавку старых книг, которую держал господин Лю, висела надпись: "ПРОСВЕТИСЬ — ИЗБАВИШЬСЯ ОТ ТЕНИ".

— Вы господин Лю? — вежливо поинтересовался Попов у широколицего китайца, не отпуская от себя мальчишку.

— Я, — отчего-то не сразу, а после небольшой паузы, ответил тот. Лицо костистое, взгляд щуркий.

— Нам надо бы поговорить, — сказал Попов и вытолкнул за двери пацана. — Жди меня здесь.

— Поговорить, — усмехнулся хозяин книжной лавки, — это интересно. — Он стал спиной к столбу, подпиравшему матицу кровли и, сладостно кряхтя, потёрся об него, выказывая приятную истому и явное спокойствие. На вид ему было лет сорок. "Значит, все пятьдесят", — решил Попов: мужчины на востоке моложавы. Одет он был в дорогую куртку из плотного шёлка, и за его лиловым поясом торчал короткий меч. Рукоять из слоновой кости, тусклое лезвие.

— Я вижу в вашем сердце червоточину, — медленно заговорил Попов и этим самым очень удивил хозяина лавки. Тот изумлённо спросил: «Вы ясновидец?»

— Да, — скромно ответил Попов. — Смотрю на вас и всё мне ясно.

— О! — усмехнулся господин Лю. — Не говорите людям правды. Никогда.

— Даже, когда они об этом просят?

— А в этих случаях тем более.

— Отчего? — глаза в глаза спросил Попов.

— Правды никто не любит. Она заставляет действовать и действовать наперекор тому укладу жизни, который, так или иначе, но устраивает человека.

Устраивает всех. — Хозяин лавки расправил плечи и сделал безмятежное лицо.

— А как же быть тому, кто жаждет правды? — исподволь следил за его действиями Попов. — Как тогда быть?

— Дать успокоительные пилюли.

— То есть, обмануть?

— Выходит, так.

— Но...

— Мир так устроен, — не дал договорить Попову хозяин книжной лавки, — что конечных знаний нет. Всё может быть. А коли так, пусть человек надеется и верит до конца.

— На все вопросы отвечает смерть?

— Она одна.

— Весёленькое дельце, — отнюдь не весёлым тоном произнёс Попов, заметив, как рука собеседника коснулась пояса, прошлась по рукояти обнажённого меча. — Вашу мудрость легко нести и трудно потерять.

— Я очень рад, что мы поговорили, — сказал господин Лю.

— Наш разговор не окончен, — возразил Попов. — Я ищу человека с перебитым носом.

Он ожидал атаки — уклонился от клинка, и его противник опрокинулся навзничь.

— Надо идти, — обыскав хозяина лавки и не обнаружив другого оружия, мирным тоном произнёс Попов. — Мне этот хмырь позарез нужен.

— Меня утопят, — привалился к стене господин Лю. — Этой же ночью.

— А я удавлю. Прямо сейчас.

Хозяин лавки еле слышно сообщил, что девушку похитил Ай Чэн — человек с перебитым носом. Помогал ему какой-то парень, нет, не вор — безмозглый нищеброд, которого, скорей всего, убили в тот же день.

— А нелегко вам, мерзавцам, приходится, — съязвил Попов и повторил приказ: — Надо идти.

Господин Лю упал ниц, ударился лбом об пол и замер, не поднимая головы. Жалкий, покорный судьбе.

— Меня обезглавят.

Попову стало не по себе. Никакой злобы к насмерть напуганному хозяину лавки он не испытывал. Брезгливость — да, а ненависти не было.

— Где я могу его встретить?

— В цирюльне старого Дун Ю, на отшибе татарского рынка.

— Возле скорняжной мастерской?

— Нет, — помотал головой китаец, не поднимая глаз. — Между лавкой плетёнщика и будкой часовщика.

— А где ещё?

— В борделе "Нежный мак". Это в монгольском городе.

«Монгольский город» помимо всего прочего, и это было всем известно, славился своими многочисленными притонами, «живыми цветниками», однако «Нежный мак» оставлял далеко после себя даже знаменитый «Маленький сад», который совсем ещё недавно посещал — будучи принцем — император Сянь Фэн — в чужих одеждах под покровом ночи. Тайно, скрытно, воровато. Любил срывать запретные плоды.

— Кто знает Ай Чэна в лицо?

Господин Лю поднял глаза.

— Не знаю. Не могу точно сказать. Но думаю, что его помнит одноглазый Ван, бродяга. Когда-то они были "не-разлей-вода", но после их дороги разошлись.

— Где он ночует, этот урод? — сорвался на жаргон Попов, чувствуя, что надо уходить: воришка мог вернуться не один.

— У Храма Земли, — ответил китаец и ткнулся лбом в землю.

«Это рядышком с нашим посольством! — подумал Попов. — Прибегну к его помощи в самую последнюю очередь».

Чтобы не дать хозяину лавки связаться с Ай Чэном и предупредить того о грозящей ему опасности, Попов довёл трясущегося от страха китайца до его дома, познакомился с его женой, двумя сыновьями — подростками, и строго наказал им следить за тем, чтобы отец не вставал с постели и не принимал гостей: он очень болен.

— А вы врач? — спросила миловидная супруга господина Лю.

— Душеспаситель, — кротко ответил Попов и выразительно посмотрел на улёгшегося в постель и бессильно свесившего руку хозяина дома. Тот понимающе кивнул, прикрыл глаза. Нет, он не враг своей семье и самому себе. Он человек разумный.

Выйдя из дома господина Лю, сразу же наполнившегося запахами ландышевой настойки и камфары, которые он загодя купил в аптеке, Попов наскоро перекусил в дешёвом ресторане и отправился в «монгольский город», где вскоре отыскал бордель «Нежный мак», возле которого артель китайцев мостила камнями площадку.

— Война — стихия, — говорили работяги, — которой помыкают подлецы.

«Все говорят о войне», — подумал Попов и перепрыгнул через разрытую кучу песка. Сильный, ловкий, дерзкий, он привык не рассуждать, а действовать. Перед тем, как отправиться в бордель, он покрутился у лавки плетенщика, заваленной корзинами и коробами, сплетёнными из ивовых прутьев и бамбуковых побегов, понаблюдал за работой цирюльника, который за ту же плату выступал в роли дантиста — рвал зубы. Со слов корзинщика, перебрасывавшегося от нечего делать едкими фразами с цирюльником и часовщиком, длиннобудылым татарином с обвислыми усами, можно было увериться, что все европейцы —