Аэроплан для победителя - Дарья Плещеева

— Так… — мрачно вымолвил Лабрюйер. — То есть по дороге от богатого покровителя до кокшаровской труппы мадам Полидоро феноменально отощала и почернела. Такое возможно естественным путем?

— Для дамы все возможно. Только дамы — публика практическая. Я еще понимаю — из блондинки в брюнетку… Но бюста лишиться?! Какая дама добровольно откажется от своего богатства?!

В голосе Стрельского было нарастающее отчаяние пополам с возмущением.

— Вы догадались спросить ее настоящее имя, Самсон Платонович?

— Догадался. Имя у нее простонародное — Фотинья. Совсем непригодное для сцены имя. И фамилия — Петрова. Никакого блеска в этакой фамилии. Но вот что я выдумал. Если она, Фотинья, действительно была наездницей, то о ней могут знать в цирке Саламонского. Там же этих наездников — дивизии и эскадроны. А Полидоро хвалилась, что ее прозвали «мадмуазель Кентавр».

— Прекрасно! Из вас инспектор был бы куда лучше, чем из Горнфельда. Представляю, как он сейчас хнычет и скулит! Но — никому про наши изыскания ни слова.

— Как можно!

Теперь нужно было спешить на штранд — вечером давали «Прекрасную Елену». За полчаса до начала Кокшаров обычно вносил в текст поправки — вычитав в газетах про рижские новости, для пущего веселья использовал их, и публика визжала от восторга, когда Парис вместо чучела почтового голубя, якобы прилетевшего от Киприды, выносил на сцену бланк радиотелеграфной станции, открывшейся в Риге буквально на днях.

За полчаса до начала спектакля Енисеева еще не было. Все уже стояли в размалеванных простынях, в париках, держа наготове шлемы, Терская громко возмущалась, Полидоро и Эстергази ее не менее громко успокаивали.

— Уволю к чертовой бабушке, — сказал Кокшаров. — Плевать на последствия. С этими Аяксами я до срока в могилу сойду.

— Готовы на бой кровавый за свои права! — долетел издали бодрый и чистый баритон. — Мы шествуем величаво, ем величаво, ем величаво…

— Убью… — прошептал Кокшаров. И действительно — был готов зарезать.

— Два Ая-ая-ая-Аякса два!

Кокшаров расхохотался.

— Это — оставить, непременно оставить! И этакое заикание изобразить! — крикнул он.

Бывают порой спектакли — у всех все валится из рук, текст из головы улетучивается, нужные предметы забываются за кулисами, вдруг выходят на сцену непонятно откуда взявшиеся псы, коты или пожарные, сами собой разверзаются под ногами люки, а с колосников падает всякая дрянь. Это знает всякий антрепренер и не слишком взыскивает с артистов — они не виноваты, виноват злой рок. Но бывают и другие — когда спектакль льется сам собой, радостно и удачливо, наподобие мелодии Оффенбаха. Ради такого стоит жить на свете.

Придумка Енисеева словно задала тон всей оперетке — играли азартно, взахлеб, голоса звучали отменно, на арии Терской про любовь-святыню несколько девиц в зале разрыдались, после «выхода царей Эллады» публика десять минут не могла успокоиться. Но самое чудное случилось, когда «Прекрасная Елена» завершилась и галера-аэроплан, имея на борту целующихся Терскую и Славского (целовались, похоже, не на шутку), со скрипом выкатилась со сцены.

Артисты вышли, держась за руки, на поклон. Мужчины отступили на шаг назад, чтобы все восхищение публики досталось дамам. Минуту спустя, когда аплодисменты стали утихать, двое служителей понесли на сцену корзины с цветами. Разумеется, самый большой урожай собрали Терская и Танюша. Но и к ногам Лабрюйера поставлена была небольшая корзинка с белыми и алыми розами. Он шепнул служителю, что вышла путаница.

— Нет, это вам, — отвечал служитель. — Вон же конвертик торчать изволит…

И точно — на конвертике золотыми чернилами было выведено: «Г-ну Аяксу, царю Локриды».

— Я нарочно спросил, который из вас — Локридский, — добавил служитель.

Делать нечего — Лабрюйер понес корзинку в гримуборную, выслушивая злые шуточки Славского и Лиодорова, которым цветов и внимания не досталось. Там он вскрыл конверт, достал надушенный листок и прочитал:

«Уважаемый господин Аякс! Мы в прежнее время были знакомы, и Вы оказали мне услугу, которую я не могла забыть. Увидев Вас несколько дней на сцене, я очень удивилась. Собрав необходимые сведения, я поняла, в каком положении Вы оказались. Мои обстоятельства переменились, и я могу хоть в малой мере расплатиться с Вами за доброе отношение. Не отказывайтесь принять эти деньги, прошу Вас. Вы умный, честный и благородный человек. Я верю, что ваши трудности временные. Если же Вы испытываете чувство неловкости, то уговоримся так: Вы вернете себе прежнее свое положение, подниметесь еще выше, и я, узнав об этом, встречусь с Вами, чтобы Вы вернули мне долг и вздохнули с облегчением. Преданная Вам от всей души — Рижанка».

В конверте лежали пять сторублевых банкнот.

— Ничего себе… — прошептал Лабрюйер.

Деньги были очень кстати. Более чем кстати!

На сей раз Танюша приготовилась к поездке на ипподром основательно. Она взяла с собой выписку из церковной книги, чтобы предъявить Зверевой и Слюсаренко. Супруга, правда, не взяла — и сделала все возможное, чтобы улизнуть от него и спозаранку укатить в Солитюд. Завтрак ей заменили кружка парного, еще тепловатого молока и кусок хлеба с местным сыром, который приносили на продажу рыбачки. Это был особый вареный желтый сыр с тмином, праздничное лакомство, которое заранее готовили к любимому латышскому празднику — Ивановой ночи.

Теперь, зная, что никакой особой прелести в утренних полетах нет, Танюша не отправилась в путь на ночь глядя, а поехала утром, пока Терская и прочие дамы крепко спали.

Но на всякий случай она решила замести следы. И потому выехала не на Морскую, а переулком — на Йоменскую. На Морской могут увидеть знакомые с соседних дач — мало ли кому из мужчин придет фантазия утром, в мужское время, искупаться. А на Йоменской, которая дальше от пляжа, знакомые попадутся разве что случайно.

В переулке, названия которого она не запомнила, да и на что оно, Танюша увидела автомобиль.

Ничего удивительного в том, что в Майоренхофе ездят на автомобилях, конечно, не было. Тот же Сальтерн приезжал за дамами на роскошном авто. Тот, что обнаружился в переулке, был английский «форд» — прочный, дешевый и неприхотливый; таких в Риге и окрестностях попадалось немного. Но машина не стояла на месте и не ехала с приличной скоростью, не более двадцати верст в час, а пыталась задом вползти в узковатые для нее ворота. Это показалось девушке странным — как будто пассажирам никак не пройти пешком от дверей дачи до калитки. Но своих забот хватало — нужно было спешить! Танюша быстро провела велосипед мимо автомобиля, села в седло и покатила.

Ей было весело, и единственное, что омрачало радость, — так это поведение законного мужа. Алеша весь день после ночного скандала дулся на жену и никак не хотел вести себя по-братски.

Тут Танюша прямо перед собой увидела колдобину и резко вывернула руль, едва удержавшись в седле. Одновременно за спиной раздался выстрел.