Кобра и наложница - Бонни Вэнэк

— Это за то, что оскорбил меня, — прорычал он.

Рашид даже не покачнулся. Два человека начали бой.

Тяжелый кулак Рашида угодил Кеннету в живот. Он скорчился, тяжело дыша. Черт побери, у этого человека был мощный удар!

— Это тебе за оскорбление Джабари, моего шейха. Когда ты уезжал в Англию, — съязвил Рашид.

Сделав обманный выпад, Кеннет ухитрился нанести прямой удар. Рашид сморщился от боли и отступил.

Все это выглядело смешно, как будто дрались школьники. Кеннет схватил Рашида за полы его бениша цвета индиго и притянул к себе. Ноздри воина раздувались.

— Слушай меня, сказал Кеннет низким зловещим голосом. — Бадра моя. Она всегда была моей. Я сделаю все, что должен, чтобы спасти ее. Она отдала все, что имела, чтобы освободить свою маленькую дочь из рабства. Теперь я собираюсь освободить ее, но сомневаюсь, смогу ли сделать это в одиночку. Если ты не будешь таким тупоголовым упрямцем, ты поможешь мне, и я не буду зря тратить на тебя свое время.

Губы Рашида сжались в узкую полоску, но он больше не размахивал кулаками. Вместо этого он уставился на Кеннета.

— Всегда твоя, Кеннет? Чтобы унижать ее? Чтобы использовать ее и оставить? Я лучше умру, чем разрешу тебе причинить ей вред!

— Боже милостивый! — ответил ему Кеннет. — Ты думаешь, что я хочу так поступить? Да я скорее убью себя этим кинжалом. Я люблю ее! И всегда любил!

Проклятье! Он не имел намерения признаваться в этом Рашиду.

— Что? — спросил Рашид, подняв брови домиком.

— То, что слышал. Я люблю ее, — повторил Кеннет, ослабляя хватку. — Я всегда любил ее. И всегда буду любить. Все те годы, когда я был ее телохранителем, я любил ее.

На лице Рашида появилось тревожное выражение. Казалось, он обмяк, грустно размышляя.

— Ты любишь ее, — повторил он, не веря словам Кеннета.

— Да, — Кеннет кивнул. — И я никогда не причиню ей вреда. Намеренно. Я сделаю все, чтобы она была счастлива.

По лицу Рашида пробежала тень.

— Теперь ты будешь помогать мне? Давай оставим наши глупые ссоры и хотя бы один раз объединимся, чтобы спасти женщину, которая нам обоим, кажется, не безразлична. — Кеннет протянул ему свою руку.

Одно мгновение ему казалось, что воин откажется и в гневе оттолкнет его. Но вместо этого Рашид взял его руку и потряс ее:

— Да, я пойду с тобой.

Кеннет усмехнулся.

— Хорошо. Теперь приведи себя в порядок. Ты выглядишь, как черт из преисподней.

— Ты выглядишь еще хуже, — заверил его Рашид в то время, как они с трудом поднимались по лестнице отеля.

С помощью извозчика, осторожно расспросив его и подкрепив свои расспросы несколькими монетами, Кеннет нашел бордель на окраине Каира. Здание выглядело, как жилище зажиточного египтянина.

Это был обычный для Каира дом, двухэтажный, с крепкой деревянной дверью. Однако он стоял на обширном уединенном участке — соседних строений вокруг не было. И не было поблизости никого, кто бы мог услышать крики маленьких девочек, проданных сюда в рабство для услады толстых сладострастных богачей.

Его провели в дом. Он увидел пышную обстановку. Мраморный пол был покрыт пушистым персидским ковром, высокие потолки украшены лепными карнизами. Кеннет узнал, что аукцион состоится на следующий день после полудня. Будут продавать двух женщин. Одна из них — Бадра.

Он вернулся в отель расстроенный и встревоженный. Немногословный Джабари, услышав новости, сообщил только, что послал за небольшим подкреплением. Кеннет отправил срочную телеграмму своему адвокату в Лондон, отдав распоряжение переслать по телеграфу большую сумму денег в Центральный каирский банк. Эти деньги могли понадобиться ему, чтобы выкупить Бадру. Он нашел Саида и велел ему отправляться на раскопки, чтобы объяснить де Моргану и Виктору свой срочный отъезд неотложными делами. Кеннет велел Саиду оставаться там и не спускать глаз с Виктора. Он не доверял своему кузену.

Этой ночью в своем роскошном номере он не мог уснуть. Он лежал на широкой просторной кровати. Москитная сетка окутывала его, как саван. Во сне его мучили кошмары. Ему снилось, что Бадру купил какой-то другой человек, и он увлекает ее в темную комнату. Кеннет видит ее расширившиеся от ужаса глаза, дверь медленно закрывается. В его ушах стоит пронзительный крик Бадры…

На следующий день к полудню он опять приехал во Дворец наслаждений. Прохаживаясь в ожидании торгов по просторной приемной вместе с еще одним мужчиной, он сумел подавить свой гнев. На полу, на красных подушках, развалившись и облокотясь на черные полосатые валики, разложенные вдоль стен, сидели еще двенадцать мужчин. Некоторые прохаживались, поедая финики и попивая фруктовые соки. Кеннет сел, нервно барабаня пальцами по коленам.

Когда страж Дворца пригласил потенциальных покупателей в комнату, где должен был проходить аукцион, он собрал все свои душевные силы. Но он оказался неподготовленным к виду мучений той, которая стояла на специальном возвышении, как товар, выставленный на продажу. Ее миндалевидные глаза испуганной газели, густые волнистые волосы — Бадра была прекрасна, как ночь в пустыне и горящие над ней в небе мириады звезд.

В одной руке она сжимала подол ярко-красной юбки. Ее подбородок был вызывающе поднят.

Бадра всматривалась в море мужчин. В их глазах горела похоть, они отпускали грубые замечания. Инстинкт требовал, чтобы Кеннет сдернул ее с помоста, обнял, защищая, и умчался с ней отсюда прочь. Защищать ее было его второй натурой. Он существовал для того, чтобы спасти ее.

Он понял, что ее продавали как наложницу вместо дочери. Ее неистовая любовь восхитила его и усмирила его. Но зачем она украла ожерелье? Ее принудили к этому? Кто? Почему? Ему нужно было получить много ответов на свои вопросы.

У него защемило сердце, когда он ее увидел. Ее глаза были печальны, хотя она стояла на помосте с королевским видом. Бадра не дрожала. Бурная смесь любви, жалости и желания прошла по его разгоряченной крови, когда ведущий аукциона поворачивал ее, демонстрируя ее грудь, талию, бедра, ноги…

Его охватила ярость, желание избить аукциониста, показать этому человеку силу кулаков храброго воина Хамсина. Кеннет сосредоточил свой взгляд на лице Бадры. Он собрал все свое самообладание воина, как его этому научили соплеменники, когда его собственное желание бродило в нем самом. Когда больше всего в мире он хотел опрокинуть Бадру на песок и войти глубоко в мягкие глубины ее цветущего тела и шептать слова страсти в ее маленькое, изящное как раковина ушко. Когда он готов был продать душу просто за возможность быть подле нее.

«Моя, моя, моя», — повторял он нараспев про себя, глядя на других мужчин.

То же самое страстное желание отражалось на их распаленных лицах, как если бы Бадра была вкусным блюдом, предлагаемым на десерт.

Но он никогда, ни разу на протяжении всех пяти лет, когда охранял ее, не думал о ней, как о чем-то, что можно было использовать и выбросить. Все эти мужчины не знали ее, не могли оценить ее. Ее ум, ее гордость, ее чувство собственного достоинства. Наконец, они не знали, какой ужас охватывает эту хрупкую женщину перед сексуальным насилием, грубостью самцов, их жаждой иметь ее как вещь…