Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий - Харуки Мураками

Цкуру слегка опешил. Черная лепит из глины посуду?

– Вот уж не знал, что она обожает керамику, – сказал он.

– Увлеклась она этим не сразу, – пояснил Эдварт. – Уже после обычного университета поступила в Институт искусств Айти, на отделение прикладных ремесел. Там-то мы с нею и встретились.

– Вот как? Я-то знал ее только лет до двадцати.

– Так вы с ней школьные друзья?

– Именно.

– Цкуру Тадзаки-сан… – Эдварт будто заново покатал это имя на языке. Прищурился, порылся в памяти. – А знаете, мне ведь Эри о вас рассказывала! Вы один из той «неразлучной пятерки», верно?

– Да, все так. «Нерушимый союз пятерых».

– На нашу свадьбу в Нагое из вас четверых пришло трое. Красный, Синий и Белая… Так, кажется? Ребята с «цветными» фамилиями?

– Точно, – сказал Цкуру. – Я, к сожалению, не смог.

– Ну зато сейчас сумели вырваться. – Эдварт радушно улыбнулся. По его золотистым усам пробежали яркие искры, как по дровам в костре. – Так вы, Тадзаки-сан, путешествуете?

– Ну да, – только и ответил Цкуру. Объяснять, как все на самом деле, пришлось бы слишком долго. – Отправился мир посмотреть, заехал в Хельсинки. Подумал, что неплохо бы в кои-то веки свидеться с Эри, вот в итоге к вам и добрался. Решал я все как-то спонтанно, поэтому заранее предупредить не успел. Надеюсь, вы не в обиде?

– Что вы, какие обиды? Да мы просто счастливы, что вы добрались к нам через полмира! Как удачно, что я сегодня решил остаться дома. Вот Эри обрадуется…

Хорошо, если так, подумал Цкуру.

– А можно взглянуть на ваши работы? – спросил он, показывая на полки вдоль стен.

– Конечно! Берите в руки, не стесняйтесь. Ее работы и мои стоят вперемежку, но их можно легко различить по ощущению. Думаю, вы сразу разберетесь, где чье.

Бродя вдоль полок, Цкуру разглядывал керамическую посуду – чашки, миски, тарелки. Иногда попадались вазы или кувшины.

Как и сказал Эдварт, авторство каждого мастера угадывалось с первого взгляда. Гладкая фактура, пастельные тона – это, конечно, работы мужа. Цвета – где гуще, где прозрачней – перетекают из оттенка в оттенок неуловимо, как ветер или вода, при этом – никаких рисунков, узоров или орнамента. Натуральный цветовой переход – рисунок сам по себе. Создание же всех этих переходов и переливов требует высочайшего мастерства. Это Цкуру легко представил, даже ничего не смысля в керамике. Намеренно скупой, без украшательства дизайн и ласкающая пальцы поверхность – вот что отличало творения Эдварта. Несомненно, в основе своей они питались традициями Северной Европы, но их отрешенная простота говорила и о влиянии японской гончарной школы. Удивительно легкие, сами ложатся в руку, очаровывают проработкой деталей. Настоящие шедевры, на такие способны очень немногие мастера. Нечего и говорить: на фабрике массового производства природный дар Эдварта просто никому бы не пригодился.

Посуда Эри была куда проще и технически явно проигрывала работам Эдварта в изяществе и филигранности. Грубоватые, с толстыми стенками и неровными краями, ее кружки и тарелки никак не дотягивали до столь же пронзительного великолепия. И все-таки от них исходила некая чудесная, расслабляющая теплота. Их диспропорции и шероховатости успокаивали, как одежда, сшитая из натуральных тканей, или перила веранды, на которых можно сидеть и разглядывать плывущие по небу облака.

На ее посуде, в отличие от керамики мужа, рисунки были всегда. На каждую чашку или тарелку будто случайным ветром нанесло листьев и то рассеяло как попало, то собрало в единый клубок, мелких и заковыристых. Эри разбрасывала их по общему фону в самых разных сочетаниях, а зрителю эти композиции казались то ностальгическими и печальными, то веселым буйством фантазии. Пожалуй, нечто похожее можно увидеть на ткани старых кимоно. Пытаясь понять, из каких же элементов эти рисунки состоят, Цкуру подносил их как можно ближе к глазам, но чем пристальнее смотрел, тем лишь больше запутывался. Какие-то непонятные загогулинки, не более. А глянешь издалека – обычные палые листья в осеннем лесу, по которым беззвучно крадутся безымянные дикие звери.

Для нее, в отличие от мужа, цвет служил не более чем фоном для рисунков. Как оживить изображение, как заставить его проступать из глины в нужном виде, зависело от правильно выбранного оттенка. И хотя краски на ее посуде всегда были бледными и невнятными, сами рисунки от этого только выигрывали.

Перебирая в руках посуду Эдварта и посуду Эри, Цкуру сравнивал то и другое на глаз. Должно быть, эта пара достигала подобного баланса и в жизни. Контраст между их работами лишь подчеркивал: каждый из них творит в своем стиле, но искренне радуется тому, что отлично получается у другого.

– Возможно, в том, что я хвалю работы своей жены, есть что-то неправильное, – сказал Эдварт, наблюдая за реакцией Цкуру. – Как это по-японски… Кумовство, да?

Но Цкуру лишь усмехнулся и ничего не ответил.

– Но я говорю это не как муж! Я взаправду обожаю ее творения. Наверняка очень многие могут ваять посуду и поизящней, но в том, что делает она, не тесно. Там много свободного места. Простор для души… Жаль, не могу выразиться конкретнее.

– Очень хорошо понимаю, о чем вы, – заверил его Цкуру.

– Именно эта способность и послана ей свыше. – Он указал пальцем куда-то в потолок. – Дар Небес. И я даже не сомневаюсь, что дальше как художник она будет только расти. Свободного места у нее впереди хоть отбавляй.

Снаружи залаяла собака, очень радостно и дружелюбно.

– А вот и Эри с дочками, – сказал Эдварт, обернувшись к двери, встал и направился к выходу.

Цкуру осторожно поставил очередное творение Эри на полку. И, не двигаясь с места, стал ждать, когда она появится на пороге.

Завидев Цкуру, Черная будто вообще не поняла, что происходит. Жизнерадостная легкость, с которой она впорхнула в дом, тут же улетучилась, и лицо ее опустело. Подняв очки от солнца на лоб, она стояла, не говоря ни слова, и просто смотрела на Цкуру. Не успела привести с прогулки детей, глянь – а в доме какой-то японец. Вроде бы незнакомый.

Младшая дочь лет трех держала ее за руку. А рядом стояла еще одна девочка, старше первой года на два. На обеих – одинаковые платья в цветочек и пластиковые сандалики. За распахнутой дверью лаяла собака. Эдварт высунулся, прикрикнул, и псина, тут же затихнув, улеглась на крыльце. Обе дочери, копируя мать, стояли, не говоря ни слова, и пристально смотрели на Цкуру.

За шестнадцать лет Черная изменилась не так уж сильно. Разве что девичья мягкость черт исчезла, сменившись четкостью и решительностью. Но волевой характер остался прежним, и глаза смотрели все так же искренне. Можно было не сомневаться – этот взгляд запал в душу не одному десятку людей. Плотно сжатые губы, здоровый загар на лице, густые черные волосы до плеч заколоты спереди, чтобы челка не падала на лицо. Грудь стала пышнее. Голубое летнее платье, кремовая шаль, на ногах – белые спортивные тапочки.