Мускат утешения - Патрик О'Брайан

По воде далеко разносились команды боцманов — трофеи и их эскорт собирались устанавливать вымбовки.

— Очень хорошо, Том, — согласился Джек. — Но мундир меня убивает. Я спущусь вниз, сниму его и попытаюсь немного остыть. Когда ты с остальными офицерами переоденешься в нанку, набирай ход. Потом спрошу у народа, как у них дела. Доктор, не пройдете ли со мной? Вы не чувствуете, как жарко?

— Вовсе нет, — отозвался Стивен. — Трезвость и умеренность предохраняют меня от полнокровия, они спасают меня от дискомфорта в этом весьма нежарком тепле.

— Трезвость и умеренность — важнейшие добродетели, я их практиковал с ранней юности, — отозвался Джек, — но они неуместны для хозяина, который должен воодушевлять гостей есть и пить своим примером, что твой Роланд…

Сняв сюртук и вытянувшись на сундуке под открытыми кормовыми окнами, Джек ослабил пояс и задумался. Среди дюжины других всплыло имя «Оливер», и он позвал Киллика.

— Чё опять? — завопил Киллик, тоже в одной рубахе. Он очень усердно убирал со стола, и ему не понравилось, что его оторвали от мойки горы посуды, слишком драгоценной, чтобы доверить ее матросам. Те примутся чистить тарелки кирпичной крошкой, стоит только отвернуться.

— Роланд и Оливер, ты о них когда–нибудь слышал?

— Есть один Роланд, сэр, оружейник за Хеймаркетом. Есть еще патентованные леденгольские сосиски Оливера. Когда мы были на берегу, я в «Грейпс» съел немало этих самых сосисок.

— Что ж, — заключил Джек в нерешительности, — я могу задремать. Коли так, разбуди меня, когда наберем ход.

Он услышал сигнал дудки «С якоря сниматься» и неизбежные его последствия: приглушенный топот бегущих ног, команды, дудки, равномерное щелканье палов, усилия матросов на вымбовках, пронзительный свист дудки с барабана шпиля. Разум Джека попытался восстановить текущее состояние команды, судовую роль в том виде, в каком она была в Португалии. Но с тех пор случилось так много всего, а за обеденным столом он так усердно ел и пил, что разум отказался исполнять свой долг. Вместе с далеким криком «чист и готов к подъему» он заснул. После того, как они бросили якорь на этом рейде, наступил исключительно занятой промежуток времени — ремонт «Муската», перемещение французских пленных, осмотр трофеев, перенос его и Стивена вещей на «Сюрприз» и прощание с бывшими соплавателями (они самым добрым образом провожали его радостными криками, когда он в последний раз спускался за борт). В эти часы беспрерывной беготни он, конечно, видел «сюрпризовцев», но только на ходу, обменявшись всего лишь парой слов. Исключение составили только гребцы его шлюпки, возившие его от корабля к кораблю по теплому, спокойному морю. Джек спал, но сну мешала тревога. Мало что так ранит матроса, как если его имя забудут. Долг офицера — помнить их всех.

На деле разбудил его не Киллик, а Рид:

— Вахта мистера Уэста, сэр, и «Мускат» просит разрешения покинуть нас.

— Ответьте утвердительно, и добавьте «Счастливого Рождества». Это придется передать побуквенно. Где мы?

— Только что взяли на кат правый становой якорь, и собирались поднять его, когда матрос по имени Дэвис упал за борт. Мистер Уэст бросил ему конец, и его подняли на борт меньше минуты назад, сильно поцарапанного.

Джек собирался сказать: «Могут бросить его обратно», — но Рида и так баловали все на борту. На «Мускате» угрюмые пожилые матросы бегали через весь шкафут, чтобы помочь ему на трапе; на «Сюрпризе», кажется, будет так же. Рид начинал зазнаваться. Такое поощрять нельзя, поэтому вслух он снисходительно произнес: «Спасибо, мистер Рид».

Эмоции за этими словами остались теми же. Дэвис — огромный, темный и волосатый мужчина, до опасного зверский и неуклюжий — не зря его прозвали «Неуклюжим Дэвисом». Ему были столь чужды моряцкие навыки, что он вечно оказывался в рядах шкафутных — там от его огромной силы был хоть какой–то прок при подъеме тяжестей. Джек однажды спас его из воды, как спас многих, будучи отличным пловцом. Благодарный Дэвис докучал ему с тех самых пор, следуя за Обри с корабля на корабль. Избавиться от него было невозможно, хотя ему предоставлялись все шансы дезертировать в портах, где на торговых кораблях предлагали гораздо больше, чем флотские один фунт пять шиллингов и шесть пенсов в месяц.

Ходячая катастрофа — агрессивный и способный покалечить или даже убить хорошего матроса из ревности или за воображаемое оскорбление. Но полсклянки спустя Джек обнаружил, что с искренним удовольствием пожимает руку Дэвису. За его жуткой хваткой последовали другие рукопожатия, почти столь же сильные.

Хотя «сюрпризовцы» и рады были снова увидеть своего капитана во всем флотском великолепии, но его белые шелковые чулки, парадная сабля ценой в сто гиней и турецкий челенк в шляпе слегка их пугали. Хотя продвижение капитана сопровождалось редкой для корабля его величества болтовней, но для приватира обстановка была скованной. Так что моряки вкладывали всю радость от встречи в рукопожатия. К счастью, у Джека тоже были огромные руки — столь же сильные, пусть и не такие мозолистые. И, к счастью, «Сюрприз», покинув Англию под видом частного военного корабля, нес гораздо меньшую команду, чем корабли флота (помимо всего прочего, на нем отсутствовала морская пехота), так что пожать предстояло немногим более сотни рук. Что же до беспокоивших Джека имен, то они всплывали без малейших трудностей. Конечно, гораздо легче в случае очень старых сослуживцев вроде Джо Плейса, ходивших с ним на многих кораблях:

— Что ж, Джо, как поживаешь и как голова?

— Высший класс, сэр, большое вам спасибо, — ответил Джо, постучав по серебряной пластинке, которую доктор Мэтьюрин давным–давно прикрутил к его поврежденному черепу на 49° ю. ш. — Всем миром радуемся за эти две швабры.

Плейс подмигнул увенчанным коронами эполетам. Джек ни разу их не надевал с тех пор, как о его восстановлении напечатали в «Гэзетт». Почти то же самое и с другими матросами, нанятыми в Шелмерстоне, все как один приватиры или контрабандисты.

— Харви, Уолл, Кертис, Фишер, Уэйтс, Хэлкетт, — обратился Джек к следующему орудийному расчету, вольно стоящему у их орудия, старого «Умышленного убийства», — как поживаете?

Им всем он тоже пожал руки. Так шло до «Внезапной смерти», где он едва не стал на якорь рядом с шестью крайне бородатыми лицами, излучавшими широкие, довольные, ожидающие улыбки:

— Слейд, Оден, Хинкли, Моулд, Ваггерс, Брэмптон, надеюсь, у вас все хорошо, — расположение орудия, его название и что–то в их позах сразу вызвало в памяти имена корабельных сифианцев.

— Очень хорошо, сэр, — ответил Слейд, — и мы благодарим вас за доброту. Только Оден, — оба соседа показали пальцами, — потерял два пальца на ноге у Огненной Земли, а Джон Брэмптон согрешил с женщиной на Таити и до сих пор в лазарете.

— Жаль это слышать. Скоро навещу Джона. Но в остальном, надеюсь, процветаете?

— О Боже, да, — подтвердил Слейд, — не как в лагере Навуходоносоровом, но Сиф к нам был очень добр.

Он с товарищами дернул большими пальцами при упоминании того, что их секта считала одновременно и святым, и удачливым именем.