Места силы на карте мира - Юрий Супруненко

Вскоре на пути встретился выгон. Увидев живописное стадо пасущихся коров – пеструю мешанину черного с белым и вкраплениями ярко-желтых бирок на ушах, мы пожалели, что под рукой нет фотоаппарата.

Найти пастуха оказалось нетрудно, но для этого пришлось преодолеть обширное минное поле из коровьих лепешек. Пастух оказался вполне трезвым, и, засыпав его множеством вопросов, мы получили пространное наставление о том, как найти искомый островок. Наши мрачные подозрения оправдались: не стоило переходить через мост, так как с этой стороны на остров переправиться невозможно.

Настроение поднялось только после посещения магазина в соседней деревне. Запасшись печеньем и бутылкой воды, мы расположились на импровизированный пикник у злополучного моста. Предстояла вторая попытка отыскать таинственное последнее пристанище белорусских циклопов.

Прошло совсем немного времени, и мы незаметно оказались в месте, которое удивительно подходило под описание пресловутого Городища. Не успели мы спуститься в узкую ложбинку, как появилось ощущение, будто находишься между тремя высокими курганами. Но это была иллюзия. Выбравшись наверх и пройдя еще метров сто, наткнулись на пересохшую низину, в конце которой среди травы предательски поблескивала вода. Далее шли кусты и вновь низкий пологий берег. То, что мы нашли, представляло собой узкую, местами крутоватую возвышенность, протянувшуюся вдоль берега. С противоположной стороны от реки ее ограничивало нечто напоминающее заросшую старицу реки. Когда-то здесь, видимо, был второй рукав реки, а нынче – заросшее болотными растениями русло с двумя окошками воды. Ложбинка, через которую мы перебрались, вероятно, представляла собой протоку, соединяющую два русла. Удивительно было то, что искали мы островок, а прошли на него аки посуху.

Сам топоним “Городище” свидетельствует о том, что в данном месте с большой вероятностью должен находиться некий археологический памятник. И я, историк по образованию, принялся искать видимые следы подтверждения этому.

Упоминавшихся бугорков, отмечающих “могилки”, уже не было: их сгладило с лица земли время. Остались рытвины с оплывшими краями, напоминающие траншеи. На одном из склонов ложбинки имелось странное железное сооружение. Если на нем когда-то и висела охранная табличка, то ее явно свинтил кто-то из местных вандалов.

Пока я занимался зарисовкой схемы местности и испытанием в поле “хронощупа”, Андрей уже облазил прибрежные корчи со спиннингом и вскоре обнаружил осыпающийся песчаный обрыв. Вооружившись, по примеру наших древних предков, палкой-копалкой, я отправился на его осмотр. Обработанных рукой человека кремниевых орудий труда найти не удалось, но на свет божий были извлечены два фрагмента тонкостенной керамики, явно сработанной на гончарном круге.

Горшки здесь делать умели. Только к какому периоду истории они относятся, я определить затруднился. Наиболее вероятным кажется, что здесь размещался небольшой некрополь (то бишь кладбище). И довольно древний, раз изгладился из памяти местных жителей, превратившись в место упокоения мифических существ.

Проведя здесь часа полтора-два и набравшись впечатлений, тронулись в обратный путь, попутно удостоверившись у той же селянки из Больших Сухаревичей, что место, найденное нами, и в самом деле является тем самым таинственным Городищем.

Некоторые касавшиеся Городища слухи дошли до меня от собственной бабушки. Согласно им, когда-то сюда приезжали люди и проводили раскопки, в ходе которых из недр земли были извлечены кости крупного человека с одноглазым «трехкончастым» черепом. Так рассказывали местные. А одна из легенд была такая. Давным-давно к крестьянке явилось одноглазое существо и потребовало, чтобы она сварила ему суп из… своего ребенка! Женщина сделала вид, что подчинилась, и поставила греться котел с водой. Когда же кипяток поспел, облила им чудище и успешно сбежала, спасши жизнь себе и своему чаду.

Как-то от преподавателя исторического факультета Брестского госуниверситета С. П. Жлобы, занимающегося этнографическими и фольклорными исследованиями в белорусском Полесье, я услышал, что ему известны легенды о трехглазых людях. Вероятно, в нашем случае имела место модифицированная версия данного цикла легенд».

Это одна из многочисленных священных гор Китая. У каждой из них свое предназначение. Хэншань («северная гора») ведала животными, Хуашань, на западе страны, владела металлами, еще одна Хэншань, на юге, была ответственна за звезды. Суншань, в центре, отвечала за земли, воды и растения. И самая заметная, знаменитая среди них Тайшань, распоряжалась людскими судьбами. По легенде, в ней хранились золотые шкатулки с нефритовыми пластинами, на которых записаны сроки жизни людей. На ней имелся вход в загробный мир, куда стекались души всех умерших.

Этим пяти высотам, как и другим, менее значительным, в Древнем Китае была посвящена специальная «Книга гор и морей». Каждый заметный объект в этих горах – гребень, большой камень, дерево – имели свое лицо. По давним представлениям, на священных горах не только бог, но и дьявол правил суд. И хотя выражение «Уйти в священные горы» означало переселиться на тот свет, у китайцев была поговорка: «Мудрый человек радуется воде, благочестивый человек радуется горе». Или еще говорили: «Горы всегда влияют в любом месте». Замечали также, что издали вершины напоминают тучи: когда люди приближались к ним, они исчезали…

Но Тайшань – «внук неба и земли» – была вершиной реальной и сакральной. На нее считали своим долгом восходить императоры, этим как бы подтверждая свое божественное происхождение. Они записывали свои высказывания на нефритовых табличках и затем помещали их в специальных шкатулках на вершине на все времена. После того как рядом с Тайшанем был похоронен Конфуций, гора превратилась в Мекку для китайцев. И как утверждали философствующие мудрецы, подъем на священную гору давал возможность не только увидеть бескрайнее синее небо, но и означал приближение к непостижимой природной реальности. У людей попроще и представления были не столь сложные и мудреные. Горы – это кости, реки – кровь, деревья и травы – волосы, облака и пар – дыхание земли, а вот люди – это нательные насекомые… Китайского же поэта Тянг Ли По, жившего в VIII веке, когда он поднялся на Тайшань, осенили такие строчки:

Но тогда, очевидно, охотников совершить восхождение насчитывалось не так много. Ныне на Тайшань, как и на другие четыре священные вершины, восходят по десятку тысяч человек в день…

А по части прославления гора, пожалуй, даже не имеет себе равных – столько ей посвящено стихов, притч, легенд и поговорок. Издавна в Китае говорили: «Гора Тайшань – созвездие Ковша». Для того чтобы подчеркнуть исключительность какого-то дела и противопоставить его мелковатому и малозначащему, тоже помогает устоявшийся образ: «Весом, как горы Тайшань, легок, как лебяжий пух». Ну а для того, кто не приметил слона, у китайцев имеется более сильное определение: «Хоть и зрячий, а горы Тайшань не узнал».