Непал. Винтажный роман - Александр Чумиков

– Повезло тебе, Алекс, не будешь неделю один торчать в палатке на шести тысячах, теперь у тебя хорошая компания – вдвоём точно сможете спуститься.

Шучу в свою очередь:

– Балласт удачно сброшен, тренировка действий в экстремальных условиях прошла успешно, теперь флаг вам в руки!

Последний, во всяком случае на этом этапе, вечер проводим вместе. Когда-то будет следующий? Зная, что Валера хорошо поёт, я прошу его:

– Спой ребятам на прощание песню Юры. «Ту самую песню». Только не «про слезы со щёк», а другую.

И Валера, с перебинтованной головой, забывая о боли в руке, поёт нужную песню. Юрину. Может, немного грустную, но правильную и оптимистичную. Под успокаивающий гул газовой горелки. И главное – прямо про нас: что не надо путать конец и кончину и что ещё всё впереди. Правда, горы в песне северные, а у нас южные, азиатские. Но ощущения как раз те, что в песне: беда есть, кручина есть, но жизнь продолжается. И звёзды мы ещё, Бог даст, покачаем.

На спуске и на ночёвке мы с Валерой непрерывно рассказывали друг другу анекдоты. Чтобы не прерывать хорошо отвлекающий от болячек разговор и давать работу мозгам, решили оценивать анекдоты в баллах. По результатам «конкурса» победил тот, где слепой с одноглазым пошли… Уже смешно, правда? Потому что про нас: один с пробитой головой, другой со сломанными рёбрами, и тоже пошли. В общем, пошли слепой и одноглазый «по бабам», одноглазый впереди, проводником, слепой за ним. А дорога вела через лес. Стемнело, и одноглазый вдруг наткнулся зрячим оком на острую ветку.

– Пипец, пришли! – сказал одноглазый.

– Здрасьте, девочки! – весело отреагировал слепой…

Через два дня мы оказались в лагере «четыре двести». Переночевали там и за следующий день достигли Чомронга. Ну, это селение по горным меркам уже «рай»: поблизости находятся «хот спрингс» – горячие источники на берегу реки Марди-кола, по дороге растут лимонные и мандариновые деревья. Сон в тепле и уюте – отличное лекарство. Я, конечно, не ложусь на левый, болезненный бок и привыкаю всю ночь спать на правом или на спине, а Валера меняет бинты на голове и мажет руку целебной мазью. Но в целом здоровье выравнивается. Снится мне Александр Вертинский, тягуче грассирующий: «В бананово-лимонном Сингапу-у-ре, в бу-у-ри…» Видно, вчерашние лимоны запали в душу. Мы срывали их, клали в чай, и это точно были самые вкусные лимоны в моей жизни.

Через пару дней мы вроде бы в основном выздоровели. Настолько, что опять вернулись на «четыре двести», а потом несколько раз выходили в следующий промежуточный лагерь, высматривая возвращение наших ребят. Высмотрели, не прозевали и помогли как могли на спуске.

Вряд ли тебе, дорогой читатель, приходилось близко видеть людей, только что вернувшихся с восьмитысячника. Имеются в виду сошедшие успешно, о других сейчас говорить не будем. Ну, как это описать? У альпинистов средней «мясной» категории – семидесяти-восьмидесяти килограммов веса – не менее десяти кило как не бывало. Хриплые, простуженные насквозь голоса звучат тихо и трудно. Иссохшие и выветренные лица хоть и мазаны-перемазаны защитными кремами и закрыты масками, всё равно напоминают ощипанную курицу, да ещё в струпьях…

Что первым делом запросила четвёрка в Чомронге? Пива! Потом поесть. Потом сутки спали, и только после этого Володя как руководитель восхождения начал рассказывать о самом главном, как всегда коротко и скупо:

– Когда вы ушли, мы хорошо продвинулись вверх и поставили лагерь «четыре». Ночью разыгралась буря, спать было невозможно. Нас добили в переносном смысле и чуть не добили в буквальном камни, полетевшие со склона на палатку. Её продырявило, а нас, к счастью, практически не задело. Но мы замёрзли и измучились. Пришлось вновь вернуться в лагерь «три», чтобы немножко восстановиться.

Потом опять пошли в сторону вершины, оборудовали штурмовой лагерь. В день штурма я попытался вылезти из палатки в семь утра. Но даже хорошее пуховое снаряжение не спасало от тридцатиградусного мороза с порывистым ветром. Пришлось снова залезть в палатку и ждать первых лучей солнца. Оно взошло, стало теплее, и мы пошли вверх, еле-еле передвигая ноги. Я смотрел на ребят и опасался за их и своё мышление: недостаток кислорода действовал на мозг, на ощущения. Всё воспринималось в сумеречном состоянии, даже себя я видел и чувствовал будто со стороны.

В какой-то момент поняли, что под нами больше ничего нет. Значит, это вершина? В ходе подъёма на гору, эту и другие, столько раз надеешься, что вот она, настоящая вершина, что… перестаёшь надеяться на неё за чередой ненастоящих. И победное завершение часто приходит внезапно.

Итак, вершина. Принято считать, что в такой момент все победители смеются и плачут от счастья. Как сказать… Облегчение чувствовалось, да. Огромное облегчение от того, что больше не надо идти наверх. Смеяться мешали отупелость и полная выжатость организма. Держимся на остром ледовом гребне и думаем, как бы не сдуло шквальным ветром. Но что-то греет внутри: всё-таки мы на Аннапурне. Остаётся только выжить на спуске.

До палатки спускались в темноте. В рукавицах работалось трудно и при заправке верёвки в спусковое устройство приходилось их снимать. Кожа прилипала к металлу. Потом пошёл снег, и мы заблудились. Руки и ноги начинали неметь. И вот… раз мы здесь, значит, не умерли! Намастэ!..

Мы спим, едим, выпиваем. Денег у нас негусто, и по инициативе Володи начинаем загонять снаряжение в попутных лоджах. За копейки-рупии, а точнее – за еду и бухло. В этом лоджи пару карабинов за пиво, в другом ботинки за обед с кукри-ромом, в третьем за верёвку зарубили жилистого петуха.

– А как же следующий сезон? – робко спрашиваю я при очередной торговой инициативе.

– Ну, ты сказал! Мы в живых остались! И дело сделали! А снаряга всё равно поизносилась, новую надо покупать…

Вспомнили и семьдесят девятый год, и шаровую молнию, и тех, кого уже нет с нами…

Как-то забыл я рассказать о важном подарке. Когда мы прощались в Улан-Баторском монастыре Гандан с ламой Тенцзином, он вдруг спросил:

– У вас есть семья?

– Ну, есть: мать, отец, брат…