Жасминовый дым - Игорь Гамаюнов

Но ведь после такого признания сразу, в один миг, прекратится его тайная жизнь, без которой он уже не может себя представить, его выкинут из службы Сёмина как приблудного пса – пинком, с крепкими мужскими словами; уже другому молодому сотруднику Андрей Владленович будет обещать квартиру в центре Москвы.

И откашлявшись, Олег пояснил, что разговор о цене гостевой путёвки был закамуфлированной формой вымогательства взятки.

– Вы уверены в этом? – только тут явственно дрогнул голос Сергиенковой.

Олег напрягся: её лицо и руки, сжимающие прутья клетки, напомнили ему другую, однажды предавшую его женщину, стоявшую когда-то у детдомовской ограды, когда ему было девять лет. Нет, это не Сергиенкова была в клетке, это он, Олег, со дня своего рождения оказался в ней, окружённый невидимыми, но прочными прутьями. Поэтому самым несчастным человеком в этом зале, в этом городе, на этой земле был он, изгой Олег Рябикин, это его нужно жалеть, а не ту бывшую начальницу, что сейчас пристально смотрит на него из-за металлических прутьев. Он ненавидел, он мысленно проклинал сейчас всех, кто оказался по другую от него сторону, – Сергиенкову, её басистого адвоката, судью с прокурором, публику, враждебно дышащую ему в спину.

– Да, я уверен в этом! – выкрикнул он в ответ и обратился к судье: – Ваша честь, я могу опоздать на поезд!

12

Он должен был позвонить Сёмину, но не мог. Пересказывать то, что произошло в зале суда, переживать всё заново – нет, невыносимо. Конечно, его тогда, прошлым летом, крупно подставили. Его торопили и сам Сёмин и его оперативники, им не терпелось поставить в отчёте «палочку», ведь от их числа зависели денежные поощрения и новые на погонах звёздочки.

Сёмин позвонил сам поздним вечером, когда Олег, принявший таблетку снотворного, бродил по квартире, прислушиваясь к истерическому собачьему лаю, звучащему из нижней, старухиной квартиры – судя по всему, она всё ещё собиралась вывести своего пса на улицу.

– Не спишь? – голос Андрея Владленовича звучал бодро, будто он только что проснулся и принял контрастный душ после никогда не отменяемой пробежки вокруг дома. – И даже не догадываешься, чем всё закончилось?

– Догадываюсь.

– Ну так скажи.

– Её оправданием. За недоказанностью.

– Мелко плаваешь, салага! – захохотал довольный Сёмин. – «Пальчики» на купюрах сработали, это во-первых. Во-вторых, твои показания. Должен отметить, держался ты молодцом, хотя и слегка вибрировал.

– Откуда вы знаете?

– Были там, в зале, за твоей спиной, наши глаза и уши. Так вот, дорогой, твою подопечную приговорили к трём годам общего режима.

– К трём? В лагерях?

– Ну, не в пансионате же!.. Сочувствуешь?.. Ты это брось. Жалость к подследственным – путь в никуда. Не сможешь работать. Дошло?

– Дошло.

– Без нас с тобой жалельщики найдутся. И даже нашлись. Эти три года наш самый гуманный в мире суд решил считать условной мерой наказания. Причём меру пресечения «содержание под стражей» решено до вступления приговора в законную силу изменить на подписку о невыезде. Так что твоя Сергиенкова, если в Бутырке всё быстро оформят, уже сегодня будет ночевать дома.

Олегу было непонятно, чему, при таком раскладе событий, Сёмин радуется.

– Значит, это дело теперь считается нашим проколом?

– Ну, ты и телок! Это прокол суда, потакающего взяточникам! Мы же своё дело довели, пусть с шероховатостями, но до победного конца. Наше начальство и наш народ нас одобрят. А с решением суда пусть прокуратура разбирается, возможно, она ещё обжалует приговор. Тебя же мы поощрим денежной премией.

– Несмотря на шероховатости?

– Какой же ты зануда! Не зацикливайся. Если хочешь знать, не ты в них виноват. Помнишь, мы тебе давали читать куски из донесений? Ты понял, кто их писал? Нет? Та самая секретарша Рита, тюха-матюха, ей от начальницы доставалось за неповоротливость, вот и решила отыграться. Единственное, что из её сообщений подтвердилось, это картина, подаренная художником. Ты мне про неё тоже говорил. Как-то она там смешно называется…

– «Васильки во ржи».

– Во-во, «васильки»!.. Обхохочешься!.. В общем, строже нам надо относиться к первичным материалам, прежде чем начинать разработку объекта. Короче, я тебя поздравляю с завершением!.. И жду!.. Понял?..

Нет, этот разговор не привёл Олега в состояние спортивной бодрости. Скорее наоборот: Сёмин показался ему неоправданно оптимистичным. Хотя, может быть, это ещё одна мизансцена пережитого сегодня «театрального действа». Очень уж дешёвым наигрышем отдавало всё услышанное им от Сёмина по телефону. А на самом деле через месяц-другой может случиться перевёртыш: начальство, вникнув в ситуацию и расценив её как провал в работе, начнёт искать стрелочника. На кого Сёмин свалит? На него, Рябикина! Практичный Андрей Владленович сдаст его не задумываясь, в этом Олег не сомневался. Мало ли у него, Сёмина, других шустрых помощников. Обойдётся. Тогда его, Рябикина, просто выкинут из этой системы. Выкинут навсегда.

И с твёрдой уверенностью в том, что Сёмин сейчас по телефону не столько сообщал новости, сколько готовил его к возможному драматическому повороту событий, Олег извлёк из пыльных недр старого шкафа, заставленного двумя рядами книг, таившуюся там плоскую бутылку французского «Марте-ля», спрятанную от самого себя на крайний случай. Нацедив в фужер двойную дозу, он кинул в рот вторую таблетку снотворного, запив её коньяком.

13

Трудно ему стало передвигаться по Москве. Олег не только ловил на себе пристальные взгляды и замечал иронические улыбки, как бывало раньше. Теперь он сам в вагонной тесноте всматривался в лица стоящих рядом, ожидая этих улыбок и взглядов. Ему теперь почему-то казалось, что однажды он непременно столкнётся здесь, в метро, с Сергиенковой. Как-то на «Лубянке», ускорив шаг к вагону, он не успел войти, двери захлопнулись у его лица. За их стеклом, в полуметре от него, держась за поручень, стояла женщина в бежевом плаще и таком же берете, с кокетливо повязанной пёстрой косынкой на шее. Она смотрела на него в упор, не отводя взгляда, и он, упираясь рукой в стекло, прошёл, почти пробежал несколько метров рядом с набирающим скорость вагоном, разглядывая её. И потом, дожидаясь другого поезда, стоял на платформе в некотором ошеломлении, не понимая: зачем бежал? Убеждал себя: уехавшая незнакомка не похожа на Елену Ивановну, просто такой же комплекции и одного с ней возраста. А лицо другое. Но взгляд, да, взгляд такой же.

Теперь и в отношениях с Алевтиной – чувствовал Олег – что-то заколебалось и сдвинулось, пропитывая его неясной тревогой. Он приезжал, как всегда, по пятницам в восемь вечера, загружал холодильник тем, что купил по надиктованному ею списку, смотрел по телевизору новости, пока она, что-то напевая, готовила на кухне ужин. В новостях его раздражало всё – дорожные аварии с искорёженными автомобилями, священнослужители в храмах возле колеблющихся огоньков свечей, сообщения об арестах провинциальных городских начальников, особенно – их лица в зале суда за решётчатой перегородкой.