Ресторан "Березка" - Евгений Попов

Вчера, друзья, я встретил волка,

А дело шло уже к весне.

Александр Эдуардович здорово умел сочинять стихи и мог бы ими исписывать целые тетради, если бы захотел.

Однако он не захотел, а он почему-то захотел средь бела дня снова лечь спать.

Он и лег. И вскоре после сонных недоразумений, малозначащих сюжетов, встреч, осколков, фраз на первый план опять выдвинулась фигура волка.

Волк оказался очень добрый и, главное, разумный, понимающий, любящий и умеющий слушать. Спящий живо доказал ему, что раздирать живое мясо зубами, выть на луну нехорошо, что теперь этого уже никто не делает. А на робкий вопрос волка, как же ему теперь жить и что кушать, посоветовал ему питаться сеном и сушками. Волк с ним тепло попрощался, они взяли флаги и пошли на демонстрацию.

Ликовала первомайская толпа, вздулся лед на реках, блеклые шары поглощались бездонным небом, играли оркестры, слышались душевные слова партии, правительства, и никто не обращал внимания на странную парочку. Ах, как было славно! Жаль только, что отпуск проходит, жаль только, что жизнь...

Проснувшись, он глянул на часы и пошел смотреть фильм «Служебный роман». Александр Эдуардович любил кино, и ему сильно понравилось это незаурядное произведение режиссера и сценариста Э.Рязанова, лауреата Государственной премии. Превосходна была игра А.Фрейндлих, А.Мягкова, даже музыка композитора А.Петрова ему понравилась тоже. История детерминированной любви современного «маленького человека» и стареющей его начальницы взволновала его до слез. «Тут есть какой-то секрет. Ничего не сказано, а сказано все. И этот быт замороченных служащих, и это какая-то вечная, высокая нота, щемящая, обрывающаяся... Весь секрет, наверное, в том, что уж если о чем по возможности говорится, то говорится до конца точно. А о чем не говорится, о том и не говорится. И определенная, конечно, приподнятость, ложь, намек, сказка, искажение перспективы – гасят фальшь. Нет, определенно, определенно хороший фильм, определенно следует задуматься над этим творческим методом», – бормотал он, утираясь.

А когда возвратился домой, жена еще не вернулась. Он сильно удивился, что она еще не вернулась, но она в этот день не вернулась, потому что она не вернулась никогда. А за вещами ее приехал, предварительно созвонившись, какой-то щеголеватый молодой человек азиатской наружности, долго объяснял, что они бывшие школьные друзья, и первая любовь, как у Тургенева, вон она чем обернулась, и что им тоже оставлены – тетя, жена, ребенок. Он очень старался быть чутким, и у него это здорово получалось, он прямо извивался от желания не быть гадом, и у него это здорово получалось, и он все просил, просил, канючил: ну, не сердитесь, не сердитесь, не сердитесь...

А и что на него сердиться? Нет, вы скажите, за что на него сердиться?.. Он что, если объективно разбираться, виноват, если любовь? Хотя при чем здесь Тургенев? Эх, взять бы да жениться на его бабе, ребенке и тете для утверждения окончательного торжества гуманизма на земле! Взять бы да и жениться... Жениться, жениться... Взять бы...

– Это кто? Это, детки, революционер. Он не выдержал свободы и скончался от счастья на переломе грядущего века, – злобно заметил Толя.

– Ты удак, Толя, – сказал Миша.

– Ты удак, Миша, – сказал Толя.

У меня был один знакомый друг, которого я знал еще с детских лет, потому что учился с ним в одном классе. Еще с детских лет, с той золотой школьной поры, он отличался незаурядным умом, добротой и талантливостью в различных областях жизни. Он играл на татарской гармошке, писал стихи, поэмы, занимался боксом и фехтованием, а также рисовал красками картины абстракционистов, сам происходя из крайне скромной рабочей трудовой семьи служащих, где отец пропивал всю получку, а мать безвыходно лежала по больницам.

Всем был хорош мой друг, но и у него имелась с детских лет одна явная страсть-страстишка. Он, мой друг, с детских лет любил обожать различных знаменитостей, хотел вступать с ними в дружбу. Нравилось ему пить с ними водку, сухое вино и коньяк, быть в полном курсе их домашних и общественно-политических дел, появляться с ними в обществе, оказывать им мелкие посильные услуги. И как ни странно, знаменитости всех рангов тоже любили моего друга и весьма охотно с ним дружили. Пили с ним водку, сухое вино и коньяк, поверяли ему свои домашние и общественно-политические дела, появлялись с ним в обществе и униженными голосами просили его оказать им какую-нибудь мелкую посильную услугу: отвлечь жену, договориться о банкете на сто человек, почитать вслух какое-нибудь передовое произведение Аксенова, Бродского и Солженицына.

И так складывалось вовсе не оттого, что друг мой шел за лизоблюда, паршу, дерьмо, пресмыкателя и шестерку. Нет! Они, несомненно, общались на равных, ибо был он оригинальный двусторонний собеседник, сказитель пикантных историй из обыденной жизни советского народа, читатель и толкователь различных весомых книг, на все глядел собственным «острым глазком», а также являлся – что весьма немаловажно в наш изменный век – весьма верным дуэном (это от слова «дуэнья», извините за глупость, я глуп, но что делать, раз так придумалось...). Вот каков был мой друг!

И неудивительно, что и сам он к сорока – сорока пяти годам стал знаменитостью. Правда, имя его довольно редко поминалось официальной печатью, хотя он никогда не вступал с обществом в открытый конфликт. Зато у всех мыслящих людей нашего времени его фамилия всегда была на языке. Подчеркивалась его огромная эрудиция, полная независимость мышления, странный глуховатый юмор и глубокие духовные поиски. Бытовая сторона его существования тоже складывалась весьма удачно. На третий раз он наконец хорошо женился и как-то сообщил мне, что даже в самые гнусные времена всегда зарабатывал в месяц не менее двухсот – трехсот «чистыми». «При нынешнем бардаке, – хохоча, признавался он, – только идиот не может заработать в месяц двести–триста чистыми. Если мне в конце концов отрежут все концы, то я подряжусь у нас в кооперативном доме мыть в десяти подъездах лестницы по субботам и воскресеньям, за что буду получать с каждой квартиры по два рубля, то есть все те же двести – триста “чистыми”»...

И вот я встретил его. Мы приехали в Москву за продуктами и стояли на углу улицы Малой Грузинской. Я, моя жена Елена и ее сын от первого брака Марсель, воспитанник Суворовского училища. В этом месте столицы, близ метро «Краснопресненская», помещаются, видимо, какие-то художественные выставки и вернисажи, потому что вдоль по улице Малой Грузинской весьма густо текла к метро экстравагантная толпа, в основном, молодежи, одетой в джинсы, полушубки и т. д. Распахнувши новенькую дубленку, он шел к своей красивой машине, призывно и радостно заблестевшей при его появлении желтым лаком и белым хромированным металлом. Он шел, раскланиваясь со своими многочисленными знакомыми, но по дороге заметил меня.

Он за последнее время раздался в плечах, заматерел и толст стал, и пухл. Глаза его на широком лице стали совсем маленькие, а борода сделалась огромная, с седыми хвостиками, как горностаевая мантия у какого-нибудь там бывшего царя.