Ангел за правым плечом - Дмитрий Лекух

Он смотрит на меня внимательно, качает влево-вправо иссеченной шрамами башней бывалого уличного бойца, хмурится исподлобья.

– А та история? – спрашивает. – Когда тебя карланы бомжовские после выезда в Питер на вокзале отловили и чуть инвалидом на всю оставшуюся жизнь не сделали, она как, тоже не в счет что ли?! Когда ты почти год на больничке провалялся, хрен знает сколько операций перенес и потом считай заново ходить учился?!

Я задумываюсь.

– Да в счет, конечно, – жму через некоторое время плечами. – Все в этом мире в счет, стос. И нам, и им, за нашу непутевую жизнь по-любому в самой высокой инстанции по полной предъявят, сам понимаешь. Мне тогда очень больно было, Никит. И страшно. Но даже эта хрень, понимаешь, стос, была заложена в правила игры, которые я выбирал для себя сам. Вместе с цветами любимой команды. На самой грани, конечно, но – в правилах.

Морщусь, отщелкиваю истлевшую сигарету. Потом тянусь за новой.

Скоро я в тех же объемах, что и Али, курить начну, чувствую.

Сколько он там говорил в день выкуривает? Три пачки?!

Так я уже – где-то тут, рядышком…

– Я ведь знал, что такое может случиться, всасываешь? – вздыхаю. – И что наша околофутбольная игра, увы, не всегда ведется по правилам, тоже догадывался. Да, это, конечно, беспредел, но к такому беспределу нужно быть готовым, если ты выходишь на эту тропу. Она ведь, тропа эта, в смысле, по сути своей, ни фига не для маленьких девочек. Тревожный путь, такой же, как твои щщи на текущий момент времени. И на нем может быть все, что угодно. Иногда на этом пути даже и убивают. Правила выбранной игры, ничего, в принципе, такого особого…

Роюсь по карманом в поисках зажигалки, в результате прикуриваю от Никиткиной, заботливо им протянутой.

Глубоко и решительно затягиваюсь.

Много курю, говорите?!

Ну-ну.

Убьет-то меня – все равно не это, я почему-то так думаю…

– А то, что было сегодня, – выпускаю дым, – оно ведь – не просто блядство. Оно ломает все, чем я живу, всю мою жизнь, мою честь, мою систему координат. Мой путь, наконец. Мы просто несовместимы с этим, стос. И если мы признаем эту хрень за имеющую право на существование, то нас просто не будет. Вообще. Нас никто не будет любить, бояться или ненавидеть. Если в правилах игры заложить такое, как было сегодня на отпевании, то нам нечего делать в этой игре, брат. И значит – незачем жить. А за это уже стоит не только умирать, но и убивать. Разницу чувствуешь?! Или мы, или они, третьего просто не бывает. И вот именно поэтому я, кажется, вынужден учиться ненавидеть уже по-настоящему…

Он молчит.

Думает.

Комкает окурок в пепельнице, прикуривает новую сигарету.

– Может, ты и прав, – выдыхает, – Дэн. По крайней мере, я тебе верю. Потому ты и старший среди нас. Я это признаю, хоть мы с тобой и ровесники. Пока не понимаю до конца почему, но уже верю. И если ты скажешь, что нам надо учиться убивать, то я обязательно научусь. Хотя мне этого, врать не буду, ну совсем даже и не хочется…

…На кладбище зато – ехали хорошо.

По-рейсерски.

Длинной, неимоверно длинной колонной хищных, стремительных аппаратов, казалось, смертельно обиженных на то, что их заставляют передвигаться по неплохому покрытию с такой черепашьей скоростью. А когда над этой необычной колонной начинали плакать сигналы клаксонов – это было по-настоящему красиво.

И – по-настоящему страшно.

Потому как если в этом гребаном мире начинает плакать даже железо, то как в нем тогда жить обычному, простому, живому и теплому человеку?

Хорошо еще, что все мы – и я, и мои парни, и лучшая часть рейсерского движения, – ну совершенно непростые и необычные, я почему-то так думаю.

…Все-таки, хоть я и совершенно сознательно ушел из этого движа (о чем, кстати, никогда и ни разу не жалел), – не уважать этих людей и их идеалы было бы, как минимум, неприлично.

Игра со смертью – это достойная игра, как бы она ни обзывалась.

Другое дело, что правила в этой игре устанавливают зачастую люди, не имеющие на это ни малейшего права. А играют по ним – не они, а молодые щенки, не то что о смерти, но и о жизни имеющие пока что самое смутное представление.

Но это уже – так, частности…

Хотя бы потому, что организаторы гонок никогда не становятся легендами. И не живут в них, даже после собственной смерти.

Легендами становятся только те, кто играют сами. И это, в общем-то, – по-любому правильно, я так думаю…

…А на самом кладбище снова шел дождь, и хищно чавкала под небрежно брошенными досками временных дорожек рыжая жирная глина. В грязных лужах отражались хилые изогнутые деревца, черные силуэты провожающих, зеленые свежевыкрашенные ограды.

Словом, все, кроме неба.

Его и над нами-то толком не было, что уж тут о лужах-то говорить.

Я даже не плакал. Наверное, разучился в последнее время.

Жаль.

А потом мы подошли к краю ямы в жирной, рыжей земле, и могильщики опустили блестящий лакированный гроб прямо в скопившуюся на дне грязную бурую жижу.

Кто-то пытался говорить всякие пустые слова, кто-то просто плакал.

Я опять сделал большой, обжигающий глоток из обтянутой кожей фляжки, закурил и поплелся назад к машине.

Кидаться в этот ящик комком глины мне почему-то ну совершенно не хотелось.

Да еще и этот дождь, блин, будь он неладен. Куртка вон уже вся насквозь промокла.

И холодно.

Футбол в этот раз мы с Никитосом смотрели в пабе, у Комбата.

Идти на стадион по вполне понятной причине – ну совершенно не хотелось.

Хоть и дождь этот кладбищенский давно уже закончился, и потеплело прилично. Парни отзвонились с сектора, сказали, что на террасе стадиона «Динамо», на котором кони нас принимали, – вполне комфортно.

Ровно настолько, разумеется, насколько вообще может быть комфортно в этой мусорской помойке, отстроенной хрен знает в какие мохнатые времена и с тех пор ни разу не модернизировавшейся.

Даже козырек над трибунами никак не присобачат, поэтому в дождь там – особенно весело.

Хотя – ладно трындеть.

У нас, у мяса, к сожалению, – и такого-то стадиона пока что нет.

Надеюсь, что – пока…

…К тому же – сегодня дерби.

Единственное настоящее дерби в России.

Причем – во всех смыслах этого слова.

Мы – и кони.

Лицом к лицу.

Кто-то, конечно, может сказать – морда к морде, но нам это, в принципе, – фиолетово.