Удар отточенным пером - Татьяна Шахматова

– Именно, – подхватила Миллер. – Когда говоришь с молодыми преподавателями, которые никогда не покидали обоймы вузовской системы, то чувствуется чудовищная человеческая наивность, которую они скрывают под толстым слоем чужих цитат и теоретических изгибов мысли. Галатейки оживают, только когда появляется Пигмалион. То есть они так и остаются творениями. А это скучно. Они могут быть весьма неглупыми людьми, более того, они могут и правда прочесть весь тот список литературы, который указан в их диссертации. Но дела это не меняет. Университетская жизнь рождает определенного рода лень. Понимаете какую?

– Какую? Вы же знаете, я недолго работала в университете. Могла чего-то и не разглядеть, – подначивала Виктория.

– Я допустила ошибку. – Миллер выпрямилась, перекинула ногу на ногу, энергично пнув подол, и снова склонилась к нам. – Выращивая девочек, тренируя их интеллект, я допускала, что все остальное может благополучно спать в колыбели разума, в тихом уютном университетском мирке. Но это не так. Университет – лишь тоненькая жердочка над огромным морем жизни. Маяк на скалистом острове. Но мы забываем, что маяк стоит не для того, чтобы прятаться в нем от непогоды, а только и исключительно для того, чтобы проплывающие корабли видели ориентир. Я не хочу больше выращивать Галатей, которые живут на маяке, принимают кафедральную толкотню за волны мирового океана. Тот, кто никогда не жил настоящей жизнью, не имеет что сказать молодому поколению. Вы согласны со мной?

Миллер склонила голову набок и с полуулыбкой ждала. Это была четвертая картина: отсылка к прошлому, искренность. В глазах ученой дамы было сейчас столько сердечности и настоящего чувства, что усомниться мог бы только абсолютный сухарь.

Пора было переходить к пятой картине, к самой главной, ради которой все и начиналось: картина «торг». Виктория слегка потянулась, разминая спину, и проговорила вполне дружелюбно:

– Теория ясна. И… я бы даже сказала, что она хороша и умна.

– Каждый комплимент от вас дороже золота, – торжествующе протянула Миллер.

– Да, но при чем здесь я? Я не понимаю.

– Вика, вы не простой человек, мне это известно. Никто не хочет лезть в голову к тому, кто по-настоящему повышает раскрываемость. – Ада Львовна рассмеялась.

Шутка явно понравилась Вике.

– А вы ведь раскрывали даже убийства? – театральным шепотом спросила Миллер.

– Было и такое! – в тон ей ответила тетка, округлив глаза.

Миллер снова дернула головой и сделала вид, что поправила корзину своих волос. Все-таки Примадонна нервничала.

– Я не хочу, чтобы это дело, где – так уж получилось – мы на разных сторонах, встало между нами. Мы можем договориться, дело закончится, а работа останется. Вместе мы сможем сделать массу интересного. Я хочу помочь вам. Видите, это нужно мне для самосохранения. Больше мне нужно, чем вам.

Пауза затянулась. Чем закончился торг, так и осталось на некоторое время загадкой, потому что по узкому коридору районного храма правосудия сквозь плотную людскую толпу к нам продирался Селиверстов.

– Потом договорим! – почти прошептала Милллер, и Вика одними губами ответила ей «хорошо». Они посмотрели друг на друга. Совсем не так, как в начале разговора.

Даже между богом и человеком стоит церковь и кем-то пересказанное предание, а ученик и учитель переливаются друг в друга свободно, без посредников. Как бы пафосно ни звучала история о Пигмалеоне и Галатее, но это не только миф. Профессор Хиггинс, изменяя речь, изменял характер своей ученицы Элизы Дулиттл в знаменитой пьесе Бернарда Шоу. Что же говорить об учителях, которые меняют мировоззрение своих учеников? Учитель и ученик прошиты одной магической нитью – чудом преображающего жизнь знания.

Проклятье и счастье этой связи в том, что каждый учитель должен быть готов однажды отпустить нить, встать в тень собственного ученика и не искать больше своего отражения в его глазах.

Я всегда думал, что Миллер и ее ученица Вика не сошлись именно по этому пункту. Ада Львовна кукловод, любитель подергать за ниточки, когда ей того хочется: «Тень, знай свое место!» Сначала приманкой служат гранты, зарубежные стажировки, престижные публикации, конференции, магистратура, аспирантура, докторантура. Кроме всего прочего есть, конечно, и любовь. Почти во всех религиозных сектах существует техника «бомбардировка любовью». Неблатная, непервоочередная девочка вдруг становится самой-самой. Это ведь, наверное, почти как попробовать наркотики. Достаточно одного приема, а потом: «Тень, знай свое место!»

Виктория на такие правила могла согласиться только по неопытности, как только она разобралась, в чем дело, нитка была выдрана с корнем. А Миллер не смогла простить бунта, что тот Карабас-Барабас. Кажется, все более-менее ясно. Но сейчас я подумал, что, возможно, ошибался, считая, что эти дамы ни при каких обстоятельствах не захотят иметь дел друг с другом.

– Как это понимать, Виктория Александровна? – наигранно приподнятым тоном воскликнул Селиверстов. – Вы же вроде как у федералов сегодня судитесь?

– Заседание перенесли, – ответил я вместо Вики после несколько затянувшегося молчания, потому что сама Вика разглядывала документы к суду, делая вид, что вопрос ее не касается.

Насколько я мог видеть, разговор с Миллер не прошел для нее бесследно.

Сразу за Селиверстовым к нашему залу суда подплыл высокий тучный человек с красными следами дерматита на щеках. Костюм, кожаная папка с бумагами и остроносые туфли выдавали в нем юриста, стало ясно, что это представитель ответчика – адвокат профсоюза некто господин Никаноров, которому Селиверстов пожал руку, демонстративно стерев с лица улыбку.

Ни Жильцов, ни представители редакции не явились. Наверное, с экспертизой профессора на своей стороне дело им казалось решенным и никто, кроме штатного юриста, не хотел попусту тратить время.

Наконец тощая помощница судьи в вызывающе коротком красном платье (почему на автозаправках есть дресс-код, а в суде нет?) гнусаво пригласила нас в зал. Все заторопились, кроме экспертов. Судьей оказалась крохотного роста девушка, на которой мантия смотрелась, как платье с плеча старшей сестры.

– Итак, ответчики приобщили к материалам дела экспертизу профессора университета Ады Львовны Миллер, – начала судья тоненьким, писклявым голоском.

От неожиданности я едва сдержал смех. Судья не была карлицей, ее пропорции и лицо были в пределах нормы, но все настолько на грани, что, встретив такую девушку на улице, легко принять ее за подростка-тринадцатилетку. Вдобавок ко всему воробушек в мантии хмурил брови, видимо для важности вида, достигая прямо противоположного эффекта. Это смахивало на плохой театр.