Вечный огонь - Вячеслав Бондаренко

Полковник в отставке Шимкевич осторожно коснулся рукой ржавого креста на могиле. На руку капнула слеза.

– Дед… Вот видишь, как оно все вышло… Прости меня…

Сказал – и сам не понял, за что просил прощения. Наверное, за все сразу…

Плавные, торжественные звуки гимна Советского Союза заполнили все вокруг. Четкое, слаженное движение сотен рук – к козырьку, красный с серпом и молотом флаг, струящийся на легком весеннем ветру. Владимиру Шимкевичу в эти минуты все – и суворовцы, и офицеры-воспитатели, и начальник училища генерал-майор Степанов, и командующий БВО генерал-полковник Костенко, – казались каким-то единым, монолитным организмом, разрушить который никому не под силу. Словно невидимая стальная нитка соединяет сейчас всех, на чьих плечах погоны. Слева в строю – Олежка Щекун, справа – Паша Крицкий… Владимир скосил глаз на свое плечо – пока еще красные, суворовские. Но скоро будут курсантские, а там – он был уверен – офицерские. Другой судьбы – после отцовской, дедовской, прадедовской – он не мог и желать себе.

Отец… Не так уж и часто приходилось бывать на его могиле, но во время каникул Володя каждый раз упрашивал маму съездить в Ригу, навестить тот скромный памятник на 1-м Лесном кладбище. С годами боль утраты чуть утихла, а вот любовь и уважение к папе, который привил ему любовь ко всему военному, становились только сильнее. Отец улыбался ему с большой фотографии, висевшей в комнате, – лихо и одновременно мягко, «по-гусарски», как с грустью в голосе говорила мама. «Жил, жил, а что осталось – побрякушка?» – услышал Володя однажды голос дуры-соседки. Он тогда чуть не заехал ей в физиономию, с трудом удержался – это «Красная Звезда» для тебя побрякушка?..

Дед, Виктор Владимирович, деда Витя, как звал его Володя, в последнее время стал совсем старенький, сгорбился – 74 года, и Венгрия все же давала знать, да и смерть жены, сына согнула, – но на выпуск внука приехал из Риги в Минск. Стоял сейчас в стареньком кителе – глаза рябило от орденов на нем. Володя привычно пробежался по ним взглядом – вот они, красавцы, в рядок: «Александр Невский», «Отечественная война» обеих степеней, «Красная Звезда» за выслугу 15 лет, а на другом борту кителя – «Красное Знамя» за Венгрию и медали – «За отвагу», две «За боевые заслуги» – фронтовая и за выслугу 10 лет, «За оборону Москвы», «За победу над Германией», «За взятие Кенигсберга», «За безупречную службу» 1-й степени, юбилейные – 100 лет со дня рождения Ленина, 20, 30, 40 лет Победы, 30, 40, 50, 60, 70 лет Вооруженных Сил. Дед улыбался, шрамы на его лице белели, как всегда, когда он волновался. Здесь, в Минском Суворовском, его всегда принимали с радостью – родился в этом здании, учился тут до войны, потом служил тут в 50-х, сын – выпускник, герой Афгана, а теперь еще внук… Династия. Гимн оборвался резко, будто скомандовал кто.

– Училище, вольно!

Мама не удержалась, пролила все же слезу, прижавшись к его погону. А дед смотрел на Володю с радостью, какой-то даже более глубокой, чем просто радость от того, что внук выпускается из училища. «Да видит ли он меня вообще?» – подумал Володя с оттенком досады. Казалось, что деда Витя смотрит сейчас на кого-то другого, сразу на многих людей…

– Шимкевич, Шимкевич… Наша кровь, офицерская!

И, отведя в сторону, чтобы не слышала мать:

– Отцовскую «Звезду» с собой носишь?

Володя покраснел от смущения. Во время одного из приездов в Ригу на каникулы признался деду, что отцов орден носит в нагрудном кармане. К чему ему валяться дома в комоде? А так – всегда на груди, у сердца.

– Ношу.

– Ну вот и носи, отец на том свете смотрит на тебя и радуется…

Володя непонимающе улыбнулся деду.

– Деда, ты с каких это пор про тот свет рассуждать начал? Ты же…

– После Болгарии, – непонятно, коротко ответил старик.

Взлетели в воздух разнокалиберные монетки, копеечки, двушки, пятачки и гривенники – 35 копеек, в честь 35-го выпуска из училища. И общая фотография на парадной лестнице, у памятника Суворову. Новенький «краб» – значок выпускника – сиял на мундире. 25 мая 1991-го, поздняя весна, лучший день в жизни, и все еще впереди!..

Отмечали Володин выпуск дома у Светы. После смерти родителей (оба умерли в 1988-м, очень тяжелый был год) она жила одиноко в двухкомнатной квартире в новом хорошем доме-«кукурузе», как звали его минчане. Виктор Владимирович помнил, что еще недавно, лет пять назад, тут, напротив Комаровского рынка, была автобусная станция, площадь Веры Хоружей. А теперь вместо станции – гигантские башни, и впрямь похожие на кукурузу. И ручки у такси были новые, неудобные – вроде «Волга», а другая какая-то… Шимкевич заторопился выбраться из машины, внук подхватил, помог.

– Дед, ты чего с такой сумкой тяжелой?

– Так ведь у вас в Минске нет ничего, – хмыкнул Виктор Владимирович, – а у нас в Риге все-таки с продуктами получше.

– А шпроты привез? – взвыл внук. – А сыр «Дзинтарс»?!

– Бессовестный! – напустилась на него Светлана. – Еще заказы деду делает, ему и так тяжело!

– Ничего-ничего, – засмеялся Виктор Владимирович, – голодный солдат – не солдат, а офицер – тем более.

Хотя хозяйка и постаралась, стол выглядел куда более скромно, чем несколько лет назад. На несколько банок латышских шпрот, привезенных Виктором Владимировичем, смотрели, как на чудо. Полки в магазинах пустые, ничего нет… Володя усиленно налегал на еду – после училищной готовки мамина казалась особенно вкусной. Драники – пальчики оближешь.

– Ну как там у вас в Риге? – спросила Светлана. – Бастуют, шумят? У нас в апреле чуть ли не сто тысяч рабочих на улицы вышли. С тракторного, с «Интеграла»… Зарплату не платят, в магазинах нет ничего, а есть-то надо.

Виктор Владимирович помрачнел.

– В Риге все местные бузят. Русских уже открыто оккупантами называют. Чем все это закончится, не знаю. А чем все это может закончиться с таким правительством?.. Вон после реформы Павлова все в себя не могут прийти. Это ж надо – одним махом все сторублевки поменять!

«Понеслось… – с усмешкой подумал Володя, глядя, как мать и дед, перебивая друг друга, жалуются на жизнь. – А Макс обещал пиво в банках принести немецкое. У него отец в СГВ служит, из Легницы привез. Ну ладно, еще немножко посижу – и к своим…» Его взвод отмечал выпуск на квартире у одного из суворовцев, и телефон в коридоре уже несколько раз требовательно трезвонил – наверное, Тарас Правдолюбенко или Юрка Скрынников беспокоились, где он там.

Все было справедливо, логично – жизнь продолжалась, старики старели, а молодые росли. И никто из семьи Шимкевичей не знал в этот майский вечер 1991 года, что сидит за столом в таком составе она в последний раз.

К тому, что мусор со дворов перестали вывозить по утрам, Виктор Владимирович привыкнуть никак не мог. Что-то, наверное, стряслось в коммунальной службе Риги, общий бардак затронул и ее. Теперь нужно было самому выносить мусорное ведро к мусоровозу, который в условленное время петлял от дома к дому, замирал на минуту у подъезда, и нужно было успеть вывалить мусор в его смрадно воняющее нутро. Вот и сейчас в перспективе улицы Маркса – пока еще Маркса, но все шло к тому, что переименуют, – показался оранжевый МАЗ. Шимкевич зашаркал в прихожую, торопливо просунул руки в рукава пиджака, поверх набросил куртку, подхватил мусорное ведро. Осторожно, придерживаясь за перила, начал спускаться вниз.