Две половинки райского яблока - Инна Бачинская

– Почему она такая маленькая? – спросил Флеминг. – Искаженные пропорции? Или, может, это ребенок?

Коля вопросительно взглянул на Марину. Марина перевела.

– Я тоже обратил внимание, – признался Коля. – Я думаю, художник был самоучкой. Неудачная композиция, невыразительные лица… Особенно у женщины. Искаженная перспектива.

– А может, таков был замысел? – предположила Марина. – Даже если он и был самоучкой, кто-то же заказал ему этот двойной портрет – сам Лев Иванович или другой человек, и заказчик велел расположить людей именно так.

– Не обязательно, – заметил Флеминг. – Можно также предположить, что художник никогда не видел этих людей. Ему велели написать их… по словесному портрету, так сказать. Поэтому лица у них такие невыразительные. Лишь глаза у мужчины пронзительные, со светлыми белками. Как будто его глаза – самое яркое воспоминание того, кто велел написать картину. О мужчине он хоть что-то помнил, а о женщине ничего… разве что красный шарф и колье.

– Браво, Грэдди! – воскликнул господин Романо. – Прямо детективный роман! А ведь не дознаться уже, все ушло. А вообще, необходимо заметить, что подобные истории и странные, необъяснимые события часто вдохновляют писателей и художников. Правда, Николо?

– Тайна влечет, – уронил Флеминг. – Она толкает людей на поступки… разного свойства.

– Ты это осуждаешь? – спросил господин Романо, остро глядя на своего секретаря.

– Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, – ответил Флеминг, шутливо поднимая руки вверх, словно сдаваясь. – Я не судья брату моему…

– Можно сфотографировать картину при разном освещении, – вдруг сказал Коля. – Если техника классная. И посмотреть, что получится.

– Клермон! – позвал господин Романо. – Сможешь?

Маркиз недовольно кивнул и стал расчехлять камеру.

– Ты знаешь, Грэдди, кто делает открытия в науке? – спросил вдруг господин Романо.

– Я – за профессионалов, – ответил Флеминг, нисколько не удивившись вопросу патрона – видимо, был уже знаком с ходом мысли хозяина.

– Открытия совершают невежды, – изрек господин Романо, поднимая указательный палец. – И знаешь, почему, Грэдди? – Он подождал немного, но так как ему никто не ответил, ответил сам себе: – Они просто не знают, что это невозможно. Это шутка, конечно, но, как и во всякой шутке, в ней изрядная доля истины. А кроме того, у невежды непредвзятый взгляд. Он парит, как орел, высоко в небе, охватывая сразу много, как и всякий дилетант, в то время как настоящий ученый, узкий специалист, как мышь корпит над одной-единственной темой, не обладая ни фантазией, ни достаточным количеством информации для того, чтобы связать воедино несвязуемые на первый взгляд явления и понятия.

– Я уже это слышал, – ответил Флеминг. – И не раз. Да здравствуют невежды! Воображаю, что стало бы с миром, если бы им управляли невежды.

– Дорогой Грэдди, ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что миром управляют… вежды! – живо вскричал господин Романо. – Поверь мне, старой дипломатической лисе, что те, кто нами управляет, зачастую и понятия не имеют о том, что делают и куда тащат свою страну. А здравый смысл и в страшном сне им не снился. Миром управляют не умные, а сильные, жадные, не боящиеся принимать решения. Один умный человек сказал, что миром управляют идиоты и безумцы. Умение принимать решения – основное качество любого лидера. Главное, не стоять с растерянной физиономией перед толпой, а с ходу принять решение – и… пусть история нас рассудит! Это вам, судейским, нужны всякие крючкотворства, свидетельства, ваши весы вечно колеблются туда-сюда… вы никогда ни в чем не уверены!

– В отличие от принимающих решения политиков, мы, судейские, знаем цену человеческой жизни, – заметил Флеминг.

Клермон меж тем щелкал камерой, снимая картину с «индусом» в разных ракурсах. Марина включила люстру, настольную лампу, а Коля притащил из чулана парочку юпитеров на треногах. Кабинет был залит беспощадно-ярким светом. Изображенные на картине «индус» и девушка не стали видны отчетливее, полотно по-прежнему оставалось тускло-черным. Оно словно поглощало свет…

Как бред земли больной, туманы

Сердито ползают в полях,

И отстраданные обманы

Дымят при блеске лунных блях.

Игорь Северянин, «Октябрь»

Во второй половине дня пошел дождь. Мелкий и надоедливый, он сеялся с серого неба холодными колючими каплями. Потом дождь стих, и город стало заволакивать легким туманом. Туман, как дым, клубился у тротуаров, отчего казалось, что люди не шли, а летели невысоко над землей. Туман скрадывал шаги и приглушал голоса. Автомобильные фары разрезали туман на длинные колеблющиеся полосы…

Я неторопливо шла по улице. Гайко предложил отвезти меня домой, но я отказалась. Что дало Флемингу основание пошутить, будто бы за углом меня ожидает поклонник, и мы пойдем бродить по мокрому городу. Очень романтично.

Мне все время казалось, что он подтрунивает надо мной. С Гайко все ясно – он мне симпатизирует. Аррьета благосклонна. Господин Романо относится по-отечески и с любопытством. Клермону плевать. А Флеминг… Ироничен, сдержан, немногословен. Ничему не удивляется. Не удивился даже моему признанию про чужое платье. И даже потом ни о чем не спросил. А я тоже хороша… такое ляпнуть! От растерянности чего не скажешь.

Мне нравится дождь, это моя стихия. Мы все такие же дикари и язычники в душе, как и тысячи лет назад, иначе почему погода так влияет на нас? Говорят, самое большое количество самоубийств в декабре… Уже середина осени, а холодами и не пахнет. По-прежнему тепло. Вот раньше в это самое время… Глобальное потепление, доигрались!

Вдруг порыв неизвестно откуда взявшегося ветра почти вырвал зонт у меня из рук. Качнулись и зашумели молодые деревья вдоль тротуара. Новый порыв вывернул зонт наизнанку, сдернул, как шкурку, яркую ткань с металлических ребер и понес нас обеих вдоль улицы. Я не успела и глазом моргнуть, как в следующий миг зонт, вырвавшись из рук, взлетел в воздух и с размаху упал на каменные плиты тротуара. Упал, распластался и остался недвижим. Уф! Растерянная, я застыла посреди улицы. Ветер унесся куда-то, и снова наступила тишина.

– Как печально, когда умирает зонт, – произнес кто-то рядом по-немецки.

Я вздрогнула и резко обернулась. Хабермайер, высокий, в черном плаще и широкополой черной шляпе, склонив голову, стоял сзади. Он появился совершенно бесшумно, словно прилетел с ветром.

– Вас ветер принес? – спросила я.

– Да, – ответил он серьезно. – Я люблю летать.

«А где метла?» – хотела спросить я, но вовремя прикусила язык.

– Мне не нужна метла, – ответил Хабермайер. – Метла – это… фольклор. Это необязательно.

– Вы читаете мысли?

– Ну, что вы, – он приложил руки к груди, – никогда бы себе не позволил. Просто ваш вопрос написан у вас на лице. Маленькая наблюдательность, вот и все. Вы не против, если я вас немного провожу?