Две половинки райского яблока - Инна Бачинская

– Хеллоуин?

Хабермайер улыбается и кивает.

– А… кто они?

– Кто такие маги? – переспрашивает он. – Точно никто не знает. Возможно, уцелевшие жители Атлантиды. Ходят слухи… – Он снова усмехнулся, словно давая понять, что шутит. – Ходят слухи, что магия в те времена была абсолютно естественна, люди могли летать или перемещаться в пространстве… запросто. Магия была религией. Знаете, Наташа, религии, которые мы называем ложными, некогда были истинными. Геродот много писал о магах и магии. Что такое магия? – Он подождал немного, но я молчала, и он ответил себе сам: – Если коротко – это особые приемы, заклинания и формулы для достижения цели, часто не самой светлой, чего уж греха таить. Например… – он пристально смотрит на меня, улыбаясь своей чуть неровной улыбкой. – Например, возвращение неверного любовника… или погибель соперницы…

Я вспыхиваю.

– Это в бытовом плане, – продолжает Хабермайер, делая вид, что не заметил моего замешательства. – А можно ведь и мирового господства захотеть!

– А вы хотите мирового господства? – спрашиваю я.

Хабермайер не спешит отвечать, задумывается. Скользящий все быстрее свет – красный, синий, зеленый – придает его лицу гротескно-трагический вид, оно кажется изваянным из камня. Хабермайер больше не улыбается и словно смотрит внутрь себя. Наконец произносит:

– В наше время это было бы несколько затруднительно – сильные страны, много оружия… наука тоже не стоит на месте. – Он смотрит мне прямо в глаза. – Но, в принципе, можно было бы попробовать.

Я рассмеялась:

– И что же мешает?

Он не отвечает. Искры из его черных глаз касаются моего лица, и я чувствую легкие горячие уколы…

– Совсем немного, – говорит Хабермайер наконец. – Самая малость…

Он накрывает теплой ладонью мою руку.

– Когда-то, – начинает он неторопливо, – жила-была маленькая девочка. Две косички с красными бантиками. Хорошая девочка. Она очень любила шоколадные конфеты. Однажды она взяла без спроса шоколадку из портфеля другой девочки. Другая девочка стала плакать. – Хабермайер говорит короткими, словно из детской книжки, фразами, делая длинные паузы. – Учительница стала кричать и потребовала открыть портфели. Наша девочка с красными бантиками…

Меня обдает жаром. Эта шоколадка стала кошмаром моей жизни на долгие школьные годы. Учительница ходила по рядам, заглядывая в наши портфели, я держалась за парту так, что побелели пальцы – боялась упасть, а шоколадка медленно таяла во внутреннем карманчике школьного платья.

– Наташа, – говорит Хабермайер, поднося к губам мою руку, – я не хотел вас обидеть. Все в жизни относительно. Это был урок, и просто удивительно, что такой маленький человек… сколько вам было? Шесть? Семь? Просто удивительно, что вы помните это до сих пор и до сих пор стыдитесь. Дай бог каждому из нас такой высокой… планки. Это к вопросу о власти над миром.

– Как вы это делаете? – спрашиваю я, понемногу приходя в себя.

– Это такая мелочь, – отвечает он. – Я еще и не то могу! Хотите?

– Нет! – почти кричу я. – Больше не нужно.

Он наклоняется вперед, пристально смотрит мне в глаза. Разноцветный шар на потолке прекращает кружение, шум зала отодвигается, люди застывают в нелепых позах – кто с поднятыми руками, кто привстав со стула, кто поднеся рюмку ко рту. Время словно замирает на миг и тут же снова продолжает течение – я слышу его легкий шелест в ушах… И новый легкий и нежный звук – порыв ветра пригибает верхушки луговых трав… Жужжит бархатный шмель – у него блестящие глаза-бусины и надутые щеки… Голубая крошечная бабочка опускается на желтый цветок… На крыльях едва заметные оранжевые разводы… шевелятся длинные усики… Внезапно оглушительно застрекотал кузнечик… Надо мной голубое небо, вдали у горизонта – невесомое белое облачко… Мир звенит… Звенят серебристые узкие листья ив… Пахнет рекой… Скрип телеги… и сразу же запах сена… под дых… сладкий, тонкий, терпкий… луговая мята, донник, полынь… Боль в глазах… я, кажется, плачу…

…Я открываю глаза и оглядываюсь. Перевожу дух. Людей в зале, кажется, прибавилось. Музыканты рассаживаются на подиуме… Смех, голоса… Шар на потолке кружится быстрее. Лица мелькают – зеленые, красные, желтые. За соседним столиком ссорится какая-то пара – изящная маленькая девушка и крупный парень с длинными волосами, кажется, по-французски…

Мои руки все еще в руках Хабермайера…

– Хотите, скажу, о чем вы думаете сейчас? – спрашивает он.

– О чем? – я пристально всматриваюсь в его лицо.

– Вы думаете, почему мы так мало ценим… то, что дается даром – иди и бери… Почему в своей суете мы ценим совсем другие вещи?

– И зачем нам господство над миром? – добавляю я.

Он отводит взгляд. И вдруг, как гром небесный, резкий громкий голос над нашими головами:

– Нет, ты только посмотри на них! Сидят как два голубка, воркуют!

Мы вздрагиваем. От неожиданности я выдергиваю руки из рук Хабермайера. У нашего столика стоят Жора и Прекрасная Елена…

– И что было дальше? – спрашивает, понукая меня, сгорающая от нетерпения Татьяна.

Мы сидим у меня в кухне. Татьяна принесла торт. В отличие от меня, она не покупает торты, а печет сама. Песочный торт – томный, пышный, обсыпанный ванильной сахарной пудрой, лежал… Да нет, не лежал он. Он… даже не знаю, как описать… Возлежал? Располагался? Это великолепие располагалось на парадном блюде от кофейного сервиза, дедовском военном трофее – овальном, шоколадно-коричневом, с богатым, удивительно тонким, золотым орнаментом. Черносливины торчали из торта, как мидии из речного дна, а внутри вместо косточек – толченые грецкие орехи в малиновом сиропе. «Порнография, а не торт», – сказал бы одноклассник и друг отца, дядя Пьер Крещановский. Все, что выходило за обычные рамки, он называл порнографией. «Не контрольная, а сплошная порнография», – говорил юный Пьер, разворачивая тетрадку с двойкой. Это из воспоминаний отца. «Ну и погодка! – жаловался он, изрядно постаревший, стаскивая с себя мокрый плащ. – Порнография, а не погода!» Это уже из моих.

…Прекрасная Елена висла на Жоре… военным трофеем. Сверкали зубы в улыбке, сверкало серебряное платье, открытые плечи и грудь. Жора стоял столбом, молчал. Радости на лице не читалось. «Порнография, однако», – сказал бы дядя Пьер.

– Прошу вас, – Хабермайер привстал со стула. – Присоединяйтесь!

– С удовольствием! – захохотала Елена. Жора выдвинул стул, и она, не глядя, плюхнулась. – А мы из «Английского клуба», – объявила она. – День рождения папочки, скукотища страшная. Одно старье. Мы и сбежали! «Белая сова» тоже не бог весть что, но сойдет. А тут вы! Повезло, правда? – Она взглянула на Жору. Тот неопределенно кивнул. Ему было не по себе. Блестящего, ловкого, разговорчивого Жору словно подменили. Он по-прежнему не смотрел на меня. – А вы действительно можете предсказать будущее? – спросила Елена Хабермайера.