За пределами любви - Анатолий Тосс

Там, в коттедже, в его комнате, она всегда доходила до предела, он умел затронуть что-то в ней, и когда ее тело замирало вместе с последним длинным, протяжным стоном, она была благодарна ему и даже целовала его жесткое сухое лицо, но никогда не оставалась на всю ночь. Может быть, на час, редко на два, но почему-то ей необходимо было вернуться домой, и она возвращалась.

Так прошло больше полугода. Закончилась зима, и наступал май, когда Элизабет почувствовала, что с матерью, да и с «этим» происходит что-то неладное. Особенно с «этим». Он погрустнел, помрачнел, его и так не молодое лицо разрезали горестные морщины, губы еще больше сузились и растянулись. А глаза – так те вообще источали столько скорби, что Элизабет не могла смотреть на них без улыбки.

Мать тоже нервничала: резкие движения, голос с надрывом, все у нее валилось из рук – посуда, ложки, вилки, – да и в глазах тоже появилась если не сама тоска, то предчувствие ее. Элизабет улыбалась, думая с веселой иронией, что, видимо, секс делает людей похожими, особенно этих двоих несчастных, наконец-то нашедших друг друга горемык. Она бы не удивилась, если бы у матери растянулись и сузились губы, а у «этого» растянулось бы что-нибудь другое. В общем, эта нервная парочка развлекала Элизабет.

Но жить с постоянно страдающими людьми все же утомительно. Однажды Элизабет задержалась на кухне, смешивая кукурузные хлопья с молоком, – она спешила, через час надо было бежать на репетицию, когда, громко хлопнув дверью, на кухне появилась мать. Элизабет покачала головой: раньше, когда в доме не было нервнобольных, дверь в кухню вообще никогда не закрывалась.

– Ты чего это в таком плохом настроении? – не сдержалась Элизабет. – Уж не беременна ли? Уж не ожидать ли мне сестричку? А может, братика? – И она наполнила рот молочно-кукурузной смесью, разжевывая хрустящие, ломкие во рту хлопья и морщась от удовольствия.

– Да перестань ты ерничать, – оборвала ее мать. Первым порывом Дины было отчитать дочь за издевательский тон, но она сдержалась. Ей вдруг захотелось поговорить с Лизи по-доброму, поделиться с ней, как с подругой, как со взрослой, все понимающей женщиной. Она так устала от их постоянной борьбы, а тут, может быть, Элизабет поймет, и они снова станут близки.

– Просто у Влэда неприятности, – сказала Дина и заглянула дочери в глаза.

– Что, пришлось задницу кому-то подтирать? – не изменила тона Элизабет. Но Дина не поняла.

– Что-что? – переспросила она. – И тут же, не дожидаясь ответа, добавила: – У него ведь временная виза. Он подал документы на продление, но ему отказали. Он должен уехать из страны в течение трех месяцев. Две недели уже прошли.

– И ты из-за этого нервничаешь? – искренне удивилась Элизабет, и наполненная ложка упала обратно в тарелку и потонула в ней. – Так ты что, выходит, влюбилась в него? – Сама мысль, что мать может полюбить «этого», казалась Элизабет нелепой, смехотворной.

Но Дина не заметила очередной насмешки или не хотела замечать.

– Да, наверное, – неожиданно для самой себя согласилась она. – Я привязалась к нему. Не знаю, влюбилась ли, но определенно привязалась. И если он уедет, мне будет его не хватать. К тому же я знаю, как ему там будет плохо.

– Так ты не хочешь, чтобы он уезжал? – Элизабет не верила своим ушам. Неужели ее мать все-таки влюбилась в такого пигмея? Надо же, никому не удается этого избежать, все вляпываются. Только ей одной удалось.

– Нет, Лизи, не хочу, – ответила Дина и утвердительно кивнула.

«Похоже, она действительно влюбилась в него», – снова подумала Элизабет, но ей почему-то больше не хотелось подсмеиваться над матерью. Наоборот, ей захотелось помочь этому слабому, неумелому, зависимому женскому существу – она чувствовала себя не только сильнее, но и мудрее матери.

– Так выйди за него замуж, – нашла она быстрое решение и от его очевидной простоты пожала плечами.

– Ты полагаешь? – проговорила мать в раздумье. – Я тоже думала об этом. Похоже, это единственное, что даст ему возможность остаться здесь. Но я не знаю… замужество – это так серьезно.

– Ты же только что сказала, что любишь его, – возмутилась Элизабет. – Как можно быть такой рохлей? Ты все-таки удивляешь меня.

Она замолчала, ведь получалось, что она уговаривала Дину выйти замуж. Но неуверенность, беспомощность матери бесила ее еще больше. Ну неужели не понятно, что если полюбила человека, то надо бороться за него, не позволять ему уйти. И не важно, хочет ли он уйти сам или кто-то хочет, чтобы он ушел, – все равно надо бороться. А мать только сходит с ума, нервничает, вот, хлопает дверью, а решиться ни на что не может. «Как я могла родиться у этой женщины? – подумала Элизабет. – Наверное, я унаследовала гены отца, вот он же не боялся летать, не боялся погибнуть».

– Брак – это ведь на всю жизнь, – в раздумье произнесла Дина.

– Ну да, конечно, я понимаю, лучше ничего не делать и вновь остаться несчастной, одинокой. Ты ведь была несчастной до него. – Элизабет разгорячилась, она сама не осознавала, что выговаривают ее быстрые возбужденные губы. – Если он уедет, ты снова будешь одна. И этот дом снова опустеет.

Что она говорит такое? Неужели она сама не хочет, чтобы он уезжал? Может быть, именно поэтому она и уговаривает мать? Нет, не может быть!

– Ты сама должна понимать – мне осталось три года, и я закончу школу, а потом уеду, тут даже без вопросов, я точно уеду. И ты останешься одна.

– Да-да, – вдруг быстро заговорила мать. – Ты права, конечно же ты права, я не должна его отпускать. Все-таки наша жизнь стала лучше с тех пор, как он появился. Ты права, я предложу ему жениться на мне, сам он никогда не решится.

Он такой деликатный. А ты умница, Лизи, ты все понимаешь лучше меня. Спасибо тебе.

Элизабет видела, как беспокойство и нервная растерянность постепенно покидали Динины глаза, и на их место так же постепенно стали наползать слезы, наполняя прозрачной, выпуклой влагой, и от нее глаза стали казаться выпуклыми, и непонятно было, что удерживает слезы, почему они не выкатываются.

В конце концов они все же не удержались и узкой, едва заметной бороздкой покатились по щекам. У Элизабет самой что-то сдавило внутри, сжало горло, ей сразу стало жалко маму из-за ее неумения жить, ее слабого характера, ее мягкости, беззащитности. Наверное, Элизабет первая сделала движение навстречу, едва заметное, едва уловимое, но его было достаточно. Дина почти упала на нее, обняла, приникла, слишком мокрые капли сразу залили щеку Элизабет, шею, так что стало холодно.

Дина плакала беззвучно, про себя, только подрагивала тихо плечами, а Элизабет гладила мать по спине и шептала ей что-то тихим голосом, пытаясь успокоить, утешить. И вдруг на мгновение что-то вновь сдвинулось в ее сознании, реальность вывернулась наизнанку, и она, как тогда, на холме, вдруг ощутила, что жизнь сделала оборот, полный цикл, и все перемешалось – начало, конец – все перепуталось, поменялось местами. И тихо рыдающая женщина – это на самом деле она сама либо в прошлом, либо в будущем. А другая женщина, которая сейчас утешает ее, слабую, беспомощную, требующую заботы, должна быть ее мать.