Не доверяй мне секреты - Джулия Корбин

Он улыбается:

– Моника всегда была трудягой, не то что мы с тобой.

– Но ты ведь выучился на архитектора?

– Да, но я не очень-то честолюбив. – Он смущенно смеется, будто признается, что это его самое уязвимое место. – Но мы наконец возвращаемся домой. Я возьму какую-нибудь работу на неполный рабочий день, зато больше буду с детьми. А Моника станет работать на полную ставку. Мы купили дом Жарденов. Помнишь такой?

– На Маркетгейт?

– Точно.

– Он же старый, вам придется вложиться, чтоб довести его до ума.

Он кивает, отодвигает чашку, ставит локти на стол. Я замираю, едва дышу. В голове какой-то гул, в душе радость и ликование. Сердце бьется так, что готово выскочить из груди, я уже представляю, как мы снова заживем рядом, это будет удивительно и прекрасно, я буду видеть его у газетного киоска, во время воскресных ланчей в пабе, на родительских собраниях, наши девочки обязательно подружатся, мы станем устраивать совместные новогодние праздники, а может быть, даже и пикники на природе, барбекю и все такое.

– Ну что, Грейс, двенадцать лет прошло… Ты-то как поживаешь?

Голос мягкий, словно он разговаривает с маленькой девочкой, но у меня горло перехватывает, трудно дышать…

– Ну… да… в общем-то… – Я умолкаю. Думаю. Тяну время. – Что ты хочешь знать? Что именно тебя интересует?

– Как живешь. Нравится быть женой и матерью? Как вообще жизнь?

Верчу в пальцах ложечку, что-то мычу, достаю из сушилки кучу детской одежды, начинаю складывать. Дохожу до четвертой футболки, когда он осторожно берет меня за руку.

– Так как все-таки поживаешь?

Я не отдергиваю руку. Кажется, она сейчас вспыхнет, так горячо, жар охватывает все тело, хочется даже скинуть одежду.

– Что же ты? Рассказывай.

Только что я была какая-то вялая, словно из жил моих выкачали всю кровь, но теперь краска бросается мне в лицо.

– Справляюсь кое-как, – бормочу наконец.

– Ну-ка, посмотри на меня.

Поднимаю голову.

– Рассказывай.

Я качаю головой.

– Грейс!

– Что?

– Я же твой друг.

– Правда?

Я говорю это шепотом, и он наклоняется ближе, чтоб расслышать, осторожно убирает волосы, упавшие мне на лицо.

– Что ж ты, рассказывай, – снова говорит он.

– Я не лгу тебе. Не лгу. Только не тебе.

– О, Грейс…

Это все, что он говорит, – «о, Грейс», потом протягивает руки через стол, а я не выдерживаю и начинаю рыдать, не плакать, а именно рыдать, слезы текут из глаз буквально ручьями. Он встает, поднимает меня со скамьи, прислоняется спиной к стене, прижимает меня к своей груди, а я все плачу, пока рубашка его не становится совсем мокрой. Он ничего не говорит, просто прижимает меня к себе и гладит волосы, а когда рыдания мои смолкают, берет меня за руку, ведет в гостиную и усаживает на диван. Дает мне носовой платок, садится на корточки напротив и гладит мои колени.

– Тебе, наверно, холодно, – говорит он, откуда-то достает одеяло, заворачивает меня в него, пеленает, как ребенка, и я, несмотря на свое состояние, хихикаю.

– Ты, должно быть, хороший папа.

– В общем-то, да. Правда, не всегда. – Он улыбается, проводит пальцем по моим распухшим векам. – Ну так рассказывай. Как живешь?

– Она является мне, – отвечаю сразу, не раздумывая. – Роза… я ее постоянно вижу, чаще всего во сне, она тонет, а я не могу ее спасти… а бывает, снится на пляже или в саду, и с моими девочками… снится с моими девочками. Все было хорошо, пока я не вернулась в Шотландию.

– Наверно, ты просто очень устала, Грейс, – говорит он с серьезным лицом и стискивает челюсти. – Ты устала, и больше ничего.

– Нет, тут не только усталость. – Я хватаю его за руку. – Я правда вижу ее, Юан. Честное слово.

– Привидений не существует. Ты просто вымоталась. Дети, ешь мало. Послушай! – Он приближает лицо. – Я готов спорить на что угодно, что Роза погибла не от твоей руки.

– Правда?

– Да, я уверен. Ты же добрая, ты очень хороший человек. Лучше, чем многие. Я не знаю никого лучше тебя. Честно!

В его словах столько сочувствия, столько убежденности, что они бальзамом ложатся мне на душу. Кажется, будто я получаю прощение.

– Ты не должна думать об этом. Эти мысли уничтожат тебя. Подумай, как все это скажется на твоих девочках, каково будет Полу.

Я киваю:

– Полу я не могу рассказать. Никогда не могла. Врачи говорят, у меня депрессия.

– Нет, это не депрессия, – горячо говорит он. – Тебе просто нужно быть добрее к себе. Надо жить, а для этого надо хорошо питаться.

Он идет на кухню. Слышу, открывает холодильник, дверцы шкафа. Я откидываю голову на спинку дивана и в первый раз за многие годы чувствую, что оживаю, что я действительно существую. Я трусь щеками о мягкие края одеяла, мне становится тепло и уютно.

Возвращается Юан. Успел приготовить яичницу-болтунью.

– На-ка покушай, и попробуй только сказать, что тебе не нравится. Я же знаю, ты ее обожаешь.

Чувствую, желудок благодарно бурчит: выглядит действительно аппетитно. Слюнки текут, когда я беру у него тарелку. Ставлю ее прямо на колени, гляжу. Это тарелка матери Пола, с ивами, с голубой каймой, очень красивая. Яйца у нас свои, из-под наших курочек, бегающих в загончике, который устроил для них Пол в дальнем конце сада. И цельнозерновой хлеб, поджаренный в тостере. Выглядит великолепно, но есть это почему-то не хочется. Тогда я кладу кусок яичницы на поджаренный хлебец, а сверху аккуратненько так веточку петрушки. Так, а откуда взялась петрушка? Я понятия не имела, что у нас есть петрушка. Где он ее откопал?

Так тихо, что слышно тиканье часов на руке. Кручу в руке вилку. Он ждет, что я скажу.

– Давай наворачивай, – говорю я.

– Не буду, если ты не будешь.

Он подцепляет кусочек яичницы и подносит к моему рту. Я продолжаю сидеть, стиснув зубы.

– Попробуй, за уши не оттащишь.

Перевожу дыхание.

– Ну так и быть, попробую.

Закрываю глаза, открываю рот. Хочется выплюнуть. Но я жую. Медленно. А что, очень даже вкусно. Он добавил туда тертого сыра. Протягивает мне еще.

– Хотела бы я быть твоим ребенком, сидеть на высоком стульчике, а ты бы меня кормил.

– Бедненькая, за тобой никто не присматривает? Придется мне этим заняться.

Когда моя тарелка пустеет, он подвигает мне свою, а сам похлопывает себя по плоскому животу.

– Моя мама пользуется любой возможностью накормить меня до отвала. Теперь я ее понимаю. Надеюсь, не откажешь мне в этом удовольствии.