Как нам живётся, свободным? Размышления и выводы - Анц ИМ

к «изготовлению» и накоплению форм, то на следующем, «воспреемном» этапе (перед их «исполнением») процессу укрощения свободного уже невозможно обойтись без ещё одной разновидности догматического; и она — тут как тут, находя своё выражение в актинге выбора…

Надо, может быть, сюда же относить и действие ума «на опережение», когда результат возникает как бы из ниоткуда, становясь, как утверждал ясновидец Мессинг, «непосредственным знанием».

Выработка такого знания, пригодного для угадывания чего-то в будущем и часто посрамляющего наши самые здравые убеждения и выводы, хотя и должна происходить в особом состоянии каталепсии, но это вовсе не обозначает, что логическое тут устраняется в принципе.

Каталепсией, как разновидностью выражения субъективной воли, достигается необычная степень концентрации информативного — основы в представляемом; и уже из-за одного этого наречие «ниоткуда» требует лишь условного употребления.

Ещё несколько замечаний, касающихся того, насколько наши познания «сходят с оси», не будучи соотносимы с действиями и влиянием свобод на сущее. Свобод уже не только социального характера, но и тех, какие проявляют себя как состояния вообще всюду и какие можно бы считать заданными от природы.

Моменты равенства и тождественного в материальном и в духовном, о чём достаточно подробно мы порассуждали выше, создают, оказывается, немало трудностей при оценке окружающего в свете открытий неизвестных ранее состояний физического мира.

«Прогибы» времени, разного рода асимметрии, неравенства и другие «новые» явления, хотя и устанавливаются, как правило, посредством, казалось бы, точнейших вычислительных или сравнительных манипуляций, но даже самих открывателей нередко ставят в тупик, поскольку, бывает, тут же уводят в новые дали и в ещё более крайние несоответствия.

Всё труднее удерживается в рамках доказанного и общепринятого содержание «естественных» (природных) законов, математических формул и уравнений и других наработок, составляющих основу многих нынешних научных представлений о сути и объектах вселенной, о её макро- и микронаполнении.

Под большое сомнение берутся сами средства и методы определения «истины», в том числе — математические, расчётные.

Даже термин «открытие», как формулировка итога, результативности научного поиска теряет при этом своё былое значение. Ведь само по себе открытие, как результат или даже как процесс, является вроде как приобретением готового, ни для кого не скрываемого, и потому в первичном виде оно уже не столь важно́ и затруднительно, как то было раньше; — а наиболее важным становится осмысливание некоей конечной «дистанции» или «сферы», представляющейся почти таинственной, где будто бы и находится искомое, по-настоящему скрытое.

В таких обстоятельствах знание как бы превращается в инструмент «сопровождения» освобождающегося, с чем бывает связано немало беспокойного для учёного. — Постоянно изменяясь, мир, безусловно, идёт «вразнос» («расширяющаяся вселенная»), поскольку все его нынешние наличные формы неминуемо должны быть «раскрошены» и размыты, чтобы могли появиться новые. И так как изменение форм не может происходить за их пределами, а переход формального в абсолютное в физическом (материальном) мире невозможен, то изменения уместны лишь «до того» — в самом формальном.

Освобождаясь от самого себя, а значит также — ото всего прочего, оно хотя и катится в абсолютное, но никогда не достигает его.

Этот процесс не может, разумеется, идти сам собой — нужны влияния внешние. По таковой причине он обречён затягиваться как угодно долго. «Сопровождая» его, знание ищет крайности и вроде бы их находит: ведь и материальное и духовное, взятые в абсолюте, — сущие близнецы, причём близнецы сиамского порядка.

Учёный, зачарованный убыванием формального, легко может по ходу исследований зайти «за край» — будто бы в абсолютное. А ведь как раз на том месте находится и то, что мы обозначаем как божественное или ему подобное, — идея-фикс. — И, таким образом, знание смыкается с верой. Итог не столько уж и желательный и благой, как может кому-то казаться.

Без казусов не обходится и при манипулировании духовным.

Так, в демократическом обществе свободность или вектор на «раскрепощение», ввиду их огранки правом и пущенные как бы на самотёк, постоянно входят в противоречие с действующим государственным правом. И не может быть иначе, поскольку процесс обязательно должен идти к абсолютному. То, что он там «прекращается» «в самом себе», — слабое утешение.

Человек нашего времени, осознающий себя в сложной системе зависимостей, вроде бы не предрасположен обходить правовые ограничения (знает меру своей и чужой свободы); но в то же время он сам на основании данных ему прав неостановимо трудится над продолжением своего «освобождения» и, поскольку в том нет и не может найтись окончания, лишён возможности знать, на какой стадии его свободность должна в каких-то значительных обстоятельствах быть уменьшена либо приостановлена (в обстоятельствах, «требующих» этого).

Например, не иначе как несчастьем расценивается в обществах уход в бомжи. В основе этого поступка лежит преувеличенное (устремлённое к «идеалу») понимание (восприятие) свободности — как способа отграничивания себя от активного участия в жизни, в житейских делах.

Тут, как правило, фигурируют неудачники, а причиной для ухода могут служить не только крупные неприятности в части карьеры или семейных отношений, но и простая неуживчивость человека, его неумелость в контактах или в спорах, нежелание нести хоть какие-то, иногда мелочные обязанности, и т. д.

В целом это блеклая, недейственная и совершенно опустошающая роль.

В противовес такому «низменному» стилю отграничивают себя люди, чувствующие себя в социуме и в окружении других людей вполне благополучно.

…В образованном обществе, — замечал по этому поводу известный российский беллетрист из ХIX века, — люди вообще больше думают о себе… отчасти потому, что на это предоставляется больше средств и досуга, отчасти потому, что образование развивает и укрепляет самосознание. …меры по отношению к своему умственному развитию и нравственному совершенствованию принимает человек, сознавший в себе… личность и заботящийся о нормальности своих интеллектуальных отправлений.

(Д м и т р и й П и с а р е в. «Идеализм Платона». По изданию: «Библиотека русской художественной публицистики». Д. Писарев. «Надо мечтать!». «Советская Россия», Москва, 1987 г.; стр. 40. — Фрагмент из работы приводится с сокращениями).

Критерии оценок своей сущности под воздействием «освобождения», как видим, утрачиваются, размываются, что делает любые усилия отдельного индивидуума или совместные — многих людей по части их закрепления и удержания крайне затруднёнными, не способными выразиться в каком-то ясном результате.

В этом случае часто не остаётся ничего другого как безропотно и усердно прилаживаться к нормам кружковой, конфессиональной или официальной морали, которые возникают и проявляются при разрушающем воздействии свободного на мораль общественную. Что и происходит на самом деле.

Появляются свои «особые» и притом, как отмечал Бунин, «противоестественные» пристрастия у молодёжи, подростков, у интеллигенции, у почитателей музыки, спорта и проч. В культ возводится мода, шумное