Тайный сыск царя Гороха - Андрей Олегович Белянин

В общем, как вы понимаете, ушли мы несолоно хлебавши. Это если выражаться на местный манер. Я бы просто написал — облом. Можно даже так: облом-с…

Митю я вытащил за шиворот, он явно попал под обаяние объёмистой в нужных местах красавицы Аксиньи. Мне же никаким боком не улыбалось дожидаться прихода в сознание второго тестя Бабы-яги. Мы вышли за ворота и, как было указано, пошли по тропиночке, ведущей налево.

Я молчал. Митя нёс несусветную пургу, он это любит и умеет…

— И чего мы от них так скоро рванули-то, а? Ну вы, понятное дело, человек окольцованный, а я парень молодой, холостой, невенчанный! Ежели вам Маняша чего и наплела, дык Христом-Богом клянусь, не было у нас ничего! То исть в смысле, чтоб ей потом ко мне в Лукошкино в гости ездить, точно не было! Тем более с коровой! Да вы ж её видели, дуру рогатую. Нешто я там, в Подберёзовке, каждой корове обещания раздавал?!

Насчёт той домашней скотины он, конечно, был прав. Мы с этой коровой встречались пару раз на узкой тропиночке, впечатления на всю жизнь, и далеко не самые радужные.

— Так я к чему речь-то веду, Никита Иванович, отец родной, может, вы к третьей сестрице сами заглянете, а я покуда к гражданке Аксинье с ответным визитом наведаюсь? Ну, покуда её муж спит! По делу, не просто так, может, она чего полезного для следствия сообщить подзабыла? А со мной-то враз припомнит, верно?

— Митя, уймись.

— А хотите, я вам под это дело историю жалостливую деревенскую поведаю?

— Опять Шекспира пересказывать будешь?

— Да тьфу на вас, Никита Иванович! И на Шекспира вашего в придачу. Другую историю расскажу. Печальственную-у…

Я махнул рукой, потому что отвязаться всё равно никакой возможности не было. Ну вы же его знаете, значит, и меня поймёте, правда? Сюжетную канву я уловил где-то к середине текста…

— Стало быть, дружбаны и уговорили Одеську на разборки идтить. Он бы сам и не хотел, у него жена молодая, да и сын подрастал. К тому же дорожка ихняя затянулась, ой затянулася-а-а… То пьянка, то драка, то на мужика одноглазого нарвались, то не по тем звёздам в море пошли! Однако ж возвернулся он домой после десяти лет странствий, так его тока собака и узнала. Старый, небритый, одет, как пугало деревенское, а на двор его уж и женихи богатые съехались. К евонной «вдове» толпою сватаются, а она ни сном ни духом, что Одеська-то как есть живой! И взял он…

— И взял он лук да пострелял всех претендентов без суда и следствия, — на автомате продолжил я. — Милиции на твоего гражданина Улисса не было.

— Улиткина, — поправил Митя. — Одеська Улиткин его звали вроде как…

Спорить с ним и приводить в пример мифы Древней Греции не было ни смысла, ни желания. Во-первых, бесполезно, во-вторых, всё равно не докажешь, откуда эта деревенщина знает гомеровскую Одиссею…

— Никита Иванович, а вы уверены, что нам вот прямо туда и надо? — неожиданно встал Митя, так что я по инерции въехал носом ему в спину.

На косогоре чёрным силуэтом выделялся высокий терем, окружённый бревенчатым забором. И вот на этом заборе, у ворот, действительно висели человеческие черепа. Без нижней челюсти, выбеленные временем, наверняка очень старые…

— Тут ни птица не пролётывает, ни зверь не прорыскивает, а добру молодцу со конём и подавно лютая смерть, — крестясь, забормотал мой напарник.

— И кто у нас конь? — почему-то задело меня. — Идём уже, достал меня этот ваш сказочный квест. От младшей сестры к старшей, от одного зятя к другому, а толку — ноль. Единственно, что выяснили, так это непреложный факт — победить Змея невозможно!

— Адресок ещё, — напомнил Митяй.

— Ах да. Стеклянная гора где-то на востоке, юге, севере, всё время направо, и так, пока лбом не упрёшься. Мить, да они над нами просто издеваются!

— Дык с чего же?

— Дык не знаю! Может, в своё время с маменькой из-за птичек своих не поладили, а теперь на нас отрываются.

Я закусил нижнюю губу. Что-то нервы шалят, на своих без дела голос повышаю.

Это из-за Олёны. Точнее, из-за её отсутствия. Вот ведь только-только всё стало налаживаться — не в личных отношениях, там у нас всё супер. А в смысле чисто бытовых условий: осознание себя женатым человеком — некая основательность и, я бы даже сказал, устойчивость в жизни.

С Бабой-ягой мы бы по-любому как-то договорились, переезд — дело не скорое, всё бы устаканилось, я уверен! Но без Олёны чему устаканиваться?! Уж поверьте, возврата к прежней холостой жизни я не хочу, поэтому мы ещё поборемся…

— Чё делать будем, Никита Иванович?

— Стучать.

— В ворота, что ль?

— Естественно.

— Кулаком али ногой?

— Головой, — прорычал я.

— Как прикажете. — Митяй не задумываясь долбанул широким русским лбом по тесовым воротам. Те даже не скрипнули.

Мой напарник стиснул зубы, сурово нахмурил брови, собираясь взять разбег, я ему не препятствовал, но в последний момент ворота резко распахнулись. Митяй так и влетел во двор на полной скорости, словно бык мимо тореодора. Или правильнее, мимо прекрасной тореодорши, да?

Нас встречала рослая кустодиевская девица с румянцем во всю щёку, с широким размахом плеч, с монументальной фигурой, в опрятном платье и ниткой красных бус на шее.

— Фу-фу-фу! — томным грудным контральто почти пропела она. — Сколько лет русским духом и не пахло, а нынче русский дух сам пришёл…

— Как же меня достали эти полунамёки, — честно признался я сам себе, потом сунул руку в планшетку, достал бабулино полотенце и протянул третьей сестре. — Идентифицируйте!

— Чего? — опешила она.

— Ну, опознать можете?

— Тебя али олуха стоеросового твоего? — Девица кивнула в сторону выползающего из курятника Мити. Судя по всему, он не только сломал там дверь, перепугал кур, перебил яйца, но ещё и словил за всё это безобразие от храброго петуха!

— Гражданочка, у вас это полотенце никаких ассоциаций не вызывает?

— Ширинка, что ль? — Хозяйка наконец поняла, чего от неё добиваются, и, внимательно приглядевшись к узорам на полотенце, воскликнула: — Дак то ж маменькина!

— Вот именно, — сухо подтвердил я.

— Упёрли, что ль?!

Я почувствовал, что моё терпение резко подошло к концу. Судя по всему, старшая дочка нашей Яги весь ум передарила сёстрам. Причём добровольно, но неравномерно, младшей досталась большая часть.

— Я живу у вашей мамы.

Румяная девица смерила меня недоверчивым взглядом:

— С маменькой живёшь? Хорош щегол…

— Не с ней, а у неё, — краснея до ушей, прорычал я. —