За туманом - Михаил Соболев

Очередь опустила глаза…

С одной стороны, никому не верилось, что у этого облезлого кота водились деньги, с другой — у советских граждан было твёрдое убеждение, что все работники прилавка — жулики. И поэтому красномордая, в пергидрольных кудряшках и золотых серёжках торгашка сочувствия ни у кого не вызывала. Где-то в хвосте очереди пассажирка стала довольно громко рассказывать о том, как её обсчитали три года тому назад в магазине на семнадцать копеек. Ближайшие к прилавку покупатели заворчали:

— Давайте быстрее, сколько можно копаться!

Опытная буфетчица, быстро оценив ситуацию, достала из-под прилавка завязанные в носовой платок деньги, отсчитала мужчине сдачу уже с пятидесяти рублей и, промокнув слёзы этим же платком, рявкнула следующему покупателю:

— Ну, что вам, говорите быстрее!

Лицо женщины стало злым и некрасивым…

Так хотелось взять этого старого мошенника за шкирку. Еле сдерживался… А потом устало подумал: «Зачем? Мне что, больше всех надо? Каждый за себя!»

И вспомнил маму… Опять не позвонил.

* * *

Перелёт из Читы в Хабаровск я, признаюсь честно, проспал как сурок. Сказались бессонная ночь в аэропорту, ожидание вылета, бесконечная процедура регистрации на рейс, затянувшаяся посадка в самолёт и нудное выруливание его на взлётную полосу. Едва самолёт, набрав высоту, вынырнул из облаков, солнце залило ярким светом пассажирский салон. Под нами расстилалась холмистая пелена, на вид такая плотная, что, казалось, ступи на неё, выдержит. На миг я поверил, что действительно создан «по образу и подобию Божьему», и мне подвластно всё! Захотел — и сделал! Сам! И в небо взлетел, и горы, если захочу, сверну!..

Но эйфория быстро сменилась усталостью. Солнце слепило глаза, ровный гул мотора и спокойный полёт убаюкали, веки стали тяжёлыми, глаза закрылись…

Неласково встречал чужака Хабаровск. Над тайгой разворачивался циклон. Облачность, боковой ветер, снегопад, плохая видимость — ничто не способствовало мягкой посадке.

Низкое, затянутое тёмно-серыми тучами небо давило. По расчищенной взлётно-посадочной полосе, серой среди окружающего её снега, мела позёмка.

«Ничего, ничего, ничего!.. — повторял я снова и снова, шагая сквозь метель к зданию аэровокзала. — Сели бы где-нибудь в Уссурийске, куковал бы ещё пару дней!». Первым делом, само собой разумеется, в кассу. Лучше бы — до Зонального! Если лететь через Южно-Сахалинск, придётся добираться до Николаевска поездом. Билеты были и — какое везение! — на утренний рейс.

Простояв полтора часа в очереди, я всё же сдал вещи в камеру хранения. В голове мелькнуло: «Позвонить бы домой, мама, наверное, с ума сходит. Совсем забыл! В Ленинграде — ночь: разбужу — испугаются. Ладно, завтра дам телеграмму прямо из Николаевска».

После посещения буфета настроение заметно улучшилось.

«Ага, вот и свободное местечко!», — обрадовался я.

— Девушка, креслице, случайно, не занято? Можно посидеть рядом с вами интересному молодому мужчине?

Молоденькая брюнеточка, хорошенькая, кареглазая, с симпатичными ямочками на щеках, одетая, на мой городской взгляд, несколько простовато. Она, приветливо улыбнувшись мне, кивнула:

— Можно, если интересный мужчина не будет слишком навязчив.

Глаза её смеялись.

— Спасибо. Рядом со мной вы можете не бояться ничего на свете, красавица. Я — коренной ленинградец в третьем поколении!

— Ой! Правда? Я всю жизнь мечтала побывать в Ленинграде.

Чувствовалось, что девушке до смерти надоело сидеть в этом проклятом кресле, и она рада случайному знакомству…

Намерения непогоды, как это обычно и бывает, не совпадали с нашими планами. Как говорится: человек предполагает, а Бог располагает.

Над тайгой метался, не находя себе от ярости места, штормовой ветер. Полёты прекратились. В аэропорту тосковало несколько сотен пассажиров. Отправления рейсов переносили по причине неблагоприятных метеоусловий часа на два, не больше, поэтому далеко от аэропорта не отлучиться. В вестибюле забитой под завязку гостиницы аэровокзала, на самом видном месте «прибили гвоздями» табличку «Мест нет».

Переполненный зал ожидания аэропорта гудел, как улей в период роения. Пассажиры, которым не досталось сидячих мест, проклиная судьбу, укладывались спать на кафельном полу, расстелив газеты поближе к батареям отопления.

С Надеждой, как звали мою новую знакомую, и бабушкой Машей, нашей соседкой слева, мы скоротали пять долгих суток. Надя летела домой в Благовещенск, в свой первый отпуск. Девушка работала хирургической медсестрой в рабочем посёлке под Находкой.

Бабушка Маша дожидалась рейса на Магадан; летела в гости к сыну. Втроём нам было не так тяжело, как остальным пассажирам. Мы могли по очереди сходить умыться, перекусить. Двое «держали» место отлучившегося третьего. Дополнительное неудобство доставлял багаж Надежды: чемодан и большая сумка. Они всё время путались под ногами.

Первое время девушка, несмотря на мои уговоры, не соглашалась сдать вещи в камеру хранения. Мол, скоро полетим. Позже, когда согласилась, вещи перестали принимать — в хранилище не осталось свободных ячеек.

Спасибо бабушке Маше: она, как будто приросла к креслу и никогда не отказывалась присмотреть за вещами. Миловидная, улыбчивая, седенькая, похожая на учительницу старушка с умилением рассказывала нам о своём сыне-милиционере, большом начальнике на Колыме; показывала фотографии трёхлетних щекастых внуков-близнецов. Пожилая худенькая, аккуратная женщина, казалось, символизировала собой счастливую, уютную старость.

К концу пятых суток, вечером, когда, изнемогая от ожидания, мы в очередной раз услышали по трансляции о задержке всех рейсов по метеоусловиям до утра, бабушка Маша уговорила нас сходить в кино:

— Ну что вы молодые сидите, как старички. Развейтесь, погуляйте по свежему воздуху, съездите в город. Здесь — недалеко.

— Ой, неудобно, баб Маш, — засмущалась Надя.

— Идите-идите, я всё равно сижу, что мне, трудно? — из глаз очаровательной старушки лучилась доброта.

В кино мы не пошли: метёт, холодно, автобус с насквозь промёрзшими стёклами никак не хотел заводиться. Распаренный, в расстёгнутом полушубке и сдвинутой на затылок шапке-ушанке немолодой водитель чертыхался, копаясь в двигателе. Мы с Надей переглянулись и, рассмеявшись, повернули назад. Ехать в город расхотелось. Держась за руки, немного погуляли по авиагородку. Снег поскрипывал под ногами: «хрум, хрум» — шагал я; «скрип, скрип, скрип» — переговаривались Надины сапожки. Заглянули в полупустое зимой кафе-мороженое и мужественно съели по двести граммов крем-брюле. Поиграли немножко в снежки, согреваясь, — невысокая, полненькая, но ладная, она смешно, по-девичьи, замахивалась из-за головы снежком и всё время смеялась. Тёмные пряди выбивались из-под вязаной красной шапочки, падали на глаза…