Почему жирафы не стали людьми и другие вопросы эволюции - Станислав Владимирович Дробышевский

– кишечник, в коем несказанно увеличенная слепая кишка стала вторым и даже главным желудком. Парнокопытная версия позволяет получать из травы намного больше полезных веществ, зато непарнокопытная работает быстрее. Поначалу парнокопытные с их более сложной конструкцией отставали, а простые и незамысловатые непарнокопытные вырвались вперёд. В олигоцене возникло много альтернативных линий – родственников лошадей, тапиров и носорогов. Наилучшим примером может служить Hyracodon nebrascensis – небольшой зверь, сочетающий черты всех указанных животных. Лошаде-носорого-тапиров стало много, они быстро стали стадными, а через то начали развивать какой-никакой интеллект. Соревноваться с ними предкам жирафов было нелегко.

Жирафы в кустах

Люди олигоцена – первые узконосые обезьяны. Лучше всего они известны из Северной Африки, где, например, жил Aegyptopithecus zeuxis. Эти обезьяны достигли размера современной мартышки, хотя были ещё совсем примитивны. Крайне примечательно, что их зубы эволюционно обгоняли конечности и уж подавно мозги. Собственно, из-за продвинутого строения зубов – они уже окончательно перешли на фрукто-листоядность – их и считают уже ранними узконосыми. В то же время в строении рук и ног было ещё множество черт полуобезьян, а мозг едва достиг кошачьего размера – 14,6–27 см3 – и по строению лобной доли и обонятельных луковиц был на уровне лемуров, ведь ранние узконосые были по-прежнему древесными бегунами, причём заметно менее прыткими, чем их потомки. Впрочем, выраженный половой диморфизм египтопитеков (а мы точно об этом знаем, так как найдены черепа и самцов, и самок, и детёнышей) говорит о некотором усложнении поведения.

Но враги и конкуренты требовали перемен.

К концу олигоцена проблема хищников решилась двумя противоположными способами: ускорением и увеличением, реализовавшимися у мартышкообразных и человекообразных. Поначалу, конечно, разделение было вовсе неочевидно: последний общий предок Saadanius hijazensis, древнейшая мартышкообразная обезьяна Nsungwepithecus gunnelli и древнейшая человекообразная Rukwapithecus fl eaglei были примерно одного размера – около 12 кг. Судя по удлинившейся морде и увеличившимся клыкам сааданиуса, его поведение изменилось в более иерархичную и агрессивную сторону по сравнению с египтопитеком. В дальнейшем же история начинает ветвиться.

Мартышкообразные в большинстве оставались более мелкими и консервативными по способу передвижения – четвероногий бег с ладонехождением, но перешли на преимущественное питание листьями. Листья гораздо менее питательны, чем насекомые или фрукты, отчего мартышкообразным пришлось развить билофодонтию – два гребешка на молярах для разрезания листьев; колобусы позже даже обзавелись трёх– или четырёхкамерным желудком, как жвачные парнокопытные. Зато листьев всегда много, и на них приходится мало желающих (кроме, кстати, жирафов, но они до вершин деревьев тогда ещё дотянуться не могли). Для защиты от хищников мартышкообразные заметно ускорились и усовершенствовали прыгательные способности, отчего в большинстве сохранили длинный хвост. Будучи более генерализованными, мелкими и подвижными, они чаще и легче спускались на землю, например для питания семенами или при расселении на новые территории. Неспроста в более поздние времена они раньше, быстрее и несколько раз независимо освоили саванну, нежели человекообразные. Но мелкие размеры и частое спускание на землю чреваты попаданием в зубы хищникам: в среднем, мартышкообразным жить опаснее, чем человекообразным. Как следствие, самки, которым ещё детей рожать, обычно остаются на проверенной безопасной родине, тогда как на новые опасные территории переходят более рисковые и менее важные для выживания самцы; такой вариант социальной структуры называется матрилокальностью. В новой группе самцы никому не знакомы, а потому должны доказывать свою крутость, что выражается в повышенной агрессивности и иерархичности и реализуется в больших мордах и длинных клыках. В итоге это приводит к консерватизму в культуре, поскольку новации не передаются через самцов, так как они ничему не учат детёнышей (кстати, пока у них нет детёнышей, свежепришедшие самцы могут демонстрировать повышенную заботу о чужих детёнышах, чтобы привлечь самок; когда же они сами становятся отцами, на собственных детей практически не обращают внимания).

Человекообразные специализировались заметно больше. Основой их питания стали фрукты, которых в олигоцене и миоцене всё ещё хватало. Для избегания хищников человекообразные стали быстро увеличиваться в размерах, а оттого стали менее подвижными и перестали прыгать по ветвям, отчего хвост потерял значение балансира при прыжках и исчез. В дальнейшем крупные размеры и непрыгательность стали основой для трёх новых способов передвижения: для начала вертикального лазания по стволам и хождения по толстым стволам, а на его основании либо брахиации – специализированного передвижения только с помощью удлинившихся рук, либо прямохождения по земле на усовершенствованных ногах. Солидные размеры, обилие еды и новые способы передвижения привели к сравнительной безопасности. В таких условиях расселяться и переходить в новую группу могут самки, а большим тяжёлым самцам это делать лень; такой вариант называется патрилокальностью. Самцы всю жизнь растут в одном месте в окружении ближайших родственников, знакомы с детства, все всё друг про друга знают, делить им нечего, доказывать свою крутость не надо, что приводит к повышенной сплочённости и социальности (этому способствует и больший мозг, возможный у крупных существ со сравнительно калорийной сахарной диетой, не тратящих к тому же слишком много сил на беготню). Самки же перемещаются от группы к группе и переносят новации, например способы расковыривания термитников или колотья орехов камнями и палками. Они воспитывают детёнышей (тем более что у крупных существ и детство длиннее, и привязанность дитяти к матери больше), от тех полезной информации учатся другие детишки, а от них – их родители, тем более что самцы меньше озабочены выстраиванием иерархии и не подавляют нововведения. Так в скорейшем темпе достигается социальный прогресс.

Конечно, все эти процессы растянулись на миллионы лет; в олигоцене этому было положено лишь самое нач ало.

Самая древняя человекообразная обезьяна и самый древний проконсул – Kamoyapithecus hamiltoni – жил 24,2–27,5 млн л. н., в конце олигоцена. Он настолько примитивен, что некоторые антропологи считают его общим предком не только проконсулов, но и дендропитеков, а по отдельным чертам зубов он сопоставим даже с проплиопитеками и плиопитеками. Как и полагается Великому Предку, камойяпитек имел самые умеренные размеры – около 30–40 кг, крупнее более поздних дендро– и ньянзапитеков, но мельче афропитеков. Столь же генерализованы и его клыки – короткие, но толстые, с массивными корнями. Стало быть, уровень агрессивности-иерархичности был средним. Для прогрессивной эволюции такое сочетание – оптимально, ведь оно даёт возможность меняться во все стороны.

* * *

По-своему эволюционировали и жирафы – им на земле было сложнее.

Жирафы олигоцена – это уже гелоциды Gelocidae, хорошим примером которых может служить раннеолигоценовый французский Gelocus communis, позднеолигоценовые бахитерииды Bachitheriidae в лице французского Bachitherium insigne и многие другие – из Азии, Африки, Европы и Северной Америки, так что