Сын Карли Чакана (биографическая повесть) - Берды Муратович Кербабаев

Весна делала первые шаги по земле, но уже вовсю светило солнце…

Наступила пора окота. Чабаны и подпаски берегли ягнят пуще глаза. И не только из-за желания угодить хозяину, нет, они от души заботились о слабых, беззащитных детенышах, испытывая к ним искреннюю нежность. Ночи были еще холодные, ягнята могли замерзнуть, и Алты прижимал новорожденных к себе, обсушивая жаром своего тела, ласково гладил по шелковистой шерстке и спешил накормить.

Отары, в поисках травы посочней, все удалялись и удалялись от аула. Окот продолжался. Хлопот хватало и подпаскам, и чабанам, и хозяину. Янык-бай подбадривал Алты:

— Старайся, сынок, старайся!..

Когда выдавались солнечные дни, все вздыхали с облегчением. Ягнята быстро обсыхали и становились на ноги. Зато в ненастье чабанам приходилось глядеть в оба.

Однажды после полудня погода резко переменилась. Солнце скрылось за тучами, черными, мохнатыми, как овечьи шкуры. Порывами налетал ветер. И вскоре на землю упали первые крупные капли дождя.

Встревоженный, чабан повернул отару к загону. Тьма вокруг все сгущалась, дождь лил как из ведра. Еще не окотившиеся овцы стали отставать, прятались в кустах. Алты с трудом разыскивал их, подбирал промокших, дрожащих от холода ягнят, относил в яму. Нужно было спешить. Алты носился по темной степи как угорелый. Раскаты грома оглушали его, молнии слепили глаза.

Судя по всему, дождь зарядил надолго. Он шел и вечер и ночь. Становилось все холодней. Отставшим овцам, которых еще не удалось собрать, грозила гибель. Алты устал, продрог, вымок до нитки, но надо было продолжать розыски. Он наткнулся на двух ягнят, отбившихся от отары, взял их на руки и замер на месте: куда же идти, в какой стороне загон?… Подпаска окружала плотная ночная мгла: ни огонька, ни звездочки. Он побрел наугад. Промозглый ветер пробирал до костей, Алты лихорадило, кружилась голова, он еле держался на ногах. Вконец измученный, мальчик выронил ягнят, шатаясь, пошел дальше — во мглу, в дождь, который все лил и лил. Земля хлюпала под ногами. Алты поскользнулся, упал, попробовал подняться, но не смог. Вдруг он почувствовал, как что-то теплое прильнуло к нему, словно его с одного бока прикрыли влажной тяжелой шубой — ичме́ком. С нее стекала вода, но она грела.

Алты протянул руку, нащупал мокрую курчавую шерсть. Рядом лежала овца: тоже, видать, заблудилась. Два дрожащих, несчастных существа плотнее прижались друг к другу.

Дождь, холод, ветер…

Последние силы покидали Алты.

Сквозь ночь до него донесся крик чабана:

— А-алты!.. Эге-ей, Алты-ы!..

Алты отозвался и не услышал собственного голоса. Он попытался ползти вперед, но ослабевшее тело не слушалось.

Ему вспомнилось, как совсем маленьким он, купаясь, чуть было не утонул; тогда он кричал что есть мочи: «Мама! Мама!» А сейчас не было сил ни кричать, ни шевелиться…

Скоро совсем похолодало, пошел снег.

Алты в беспамятстве лежал на мокрой, студеной земле, обнимая замерзшую овцу…

8

Река Тедже́н почти каждую весну выходила из берегов. Полые воды размывали земляную плотину Каррыбент[6] и, прорвавшись, обрушивались на поля, уничтожали посевы. Вешний поток оставлял за собой топкие озерца, а в четырех каналах вода совсем иссякла, и это тоже грозило бедой пшенице и людям…

Вот оттого-то каждую весну аулы выделяли сотни людей охранять плотину. Окрестное население облагалось своеобразной данью: оно было обязано заготовить плетеные щиты из гребенчука, что рос по берегам Теджена. Этими щитами обкладывали плотину, но толку было мало: гребенчук не мог служить серьезной преградой разбушевавшемуся паводку.

Возле плотины теснилось множество шалашей, сложенных из камыша и хвороста. С шалашами соседствовали убогие землянки. Горький дым от сырого гребенчука окутывал жалкие жилища. А ютились в них в основном старики, калеки и подростки: охранять плотину посылали лишь нетрудоспособных.

Жителям шалашей и землянок вменялось в обязанность: следить, чтобы паводок не размыл плотину. Но что они могли сделать? На тяжелую, сложную работу у них не хватало сил.

Они носили в мешках землю к плотине, подправляли плетеные щиты из гребенчука. Только это было все равно, что таскать воду в решете. Стоило паводку пробить в плотине хоть малую брешь, и он снес бы и щиты, и жилища сторожей. Ничто не могло бы остановить могучий поток!..

И, сознавая тщетность своих потуг, вся эта увечная, нищая братия, полуголодная, одетая в отрепье, большей частью бездельничала. Сторожа собирались группами, слушали певцов и музыкантов; здесь часто можно было услышать одобрительный шум, подбадривающие выкрики:

— Громче!.. Веселей!.. Ай, молодец!..

Музыка и песни служили бедолагам духовной пищей. За работу им не платили ни гроша. Силы свои они поддерживали харчами, прихваченными из дому. Это была убогая еда. Ведь и дома тоже жили впроголодь. Обычная трапеза сторожей состояла из черствого хлеба, который запивали жиденьким чаем. Если раз в неделю удавалось похлебать супа, это был для них праздник!

Среди сторожей находился и Алты. После памятной непогодной ночи он три месяца провалялся в лихорадке и совсем обессилел. За это время «добрый» бай ничего не заплатил подпаску, и Алты решил уйти от него. Добравшись до Каррыбента, он пристроился к группе сторожей, готовил для них чай и еду. Когда вода закипала на костре, сложенном из чадящего гребенчука, он бросал в кумган [7] с отломанным носиком несколько крупинок чая и зазывно кричал:

— Эй, идите чай пить! Крепкий чай! Душистый чай!

Вокруг костра собирались сторожа. Вид у них был жалкий, тела едва прикрыты лохмотьями, но, заражаясь веселостью Алты, они перешучивались, смеялись. Алты разливал чай по надтреснутым, выщербленным пиалам и играл для своих товарищей на туйдуке. Он играл и вспоминал раздольные степи, где пас овец, вспоминал верных собак, даже ишака, с которым любил возиться. Хотя он чуть не погиб в пустыне, его неудержимо тянуло на степной простор.

Как-то самый старший из их группы, хромой сторож, предложил:

— Эх, была не была!.. Закатим-ка нынче пир!

Его дружно поддержали:

— Верно! Давно уж пора!

Алты радостно захлопал в ладоши:

— Ай, молодцы, здорово придумали!

Он взял туйдук и, подыгрывая на нем, чуть раскачиваясь, звонко запел:

Если бог одарит силою,

Даст мне крылья — ввысь взлечу я!

Если встречу мою милую —

Обниму и расцелую!

Сторожа жадно внимали озорной песне Алты. Старший дернул его за полу халата:

— Эй, с какой это радости ты распелся?

— Как — с какой?.. Ты же сам сказал: закатим пир. Как тут не обрадоваться!

— Ах, пир? Ну да, пир!

А