Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

В то же время издавна существовала, пробиваясь, как чистый родник сквозь дремучие дебри, английская демократическая, а после и социалистическая литературная традиция. Она и питала творчество Трессела. Уже в поэзии просветительских, так называемых корреспондентских обществ на рубеже XVIII и XIX веков зазвучал голос народа. Настоящим криком отчаяния и протеста была поэзия луддитов, безнадежно боровшихся с машиной. У чартистов литературное творчество встало на службу политическим целям движения, в результате чего в литературе забила мощная публицистическая струя. Социалистическое движение 70-80-х годов XIX века родило нескольких сильных поэтов. Вдохновленный идеями социализма, поднялся во весь свой гигантский рост утопист Уильям Моррис. Его романом «Вести ниоткуда» вдохновлялись многие поколения борцов за новое общество не только на Британских островах.

Без сомнений, сильнейшее влияние этого романа испытывал и Трессел, вступивший в социал-демократическую федерацию в Гастингсе и увлеченно занимавшийся социалистической пропагандой. От У. Морриса он брал все, что укрепляло веру в идеал социализма, помогало видеть общество будущего. Однако Трессел-писатель пошел своим путем. Если Моррис, крупнейший мыслитель, в романе «Вести ниоткуда» учил, как мог бы жить человек, то Трессел, этот воплощенный дух гнева, показал, что люди не могут, не должны жить подобно «филантропам в рваных штанах». Во имя одной и той же цели один проектировал светлый дом для будущего, другой расчищал мрачные джунгли реальности под его фундамент.

Никогда до Трессела никто в Англии не осмеливался ввести в литературные чертоги голодных и оборванных людей, задавленных непосильной работой, но любящих, уважающих труд, показать людей темных и забитых в своей массе, сквернословящих и насмешничающих, отрицающих еще идею своего избавления, но уже, порой нехотя, начинающих прислушиваться к призыву понять правду. И никогда никто в Англии до Трессела не писал так, чтобы рабочие говорили: «Он − один из нас».

За мировоззрение, за служение трудовому народу, а вовсе не за литературные огрехи исключают Роберта Трессела из числа признанных писателей, причем делают это с видом полнейшей беспристрастности.

Своеобразие книги (отсутствие традиционных завязки и развязки, «завлекательного» сюжета, предельная скупость изобразительных средств, например) выдают за признаки ее литературного несовершенства и этим объясняют, мягко сказать, невнимание к ней официального литературоведения. Заявил же недавно один критик, что книга Трессела будто бы отличается от художественного произведения, как снятые на лондонских улицах подряд, без разбору, из окна автобуса кинокадры − от настоящего фильма об английской столице. Критик в лучшем случае не понял творчества Трессела, специфику его писательского подхода к изображаемому. Особенности книги буржуазный эстет принял за отсутствие у художника творческого метода, за некую профессиональную недостаточность. В качестве аргументов в подобных критических выступлениях используют и такие не для всех приемлемые особенности романа, как одномерность образов, порой подчеркнуто формальная связь идейно-пропагандистского и психологически-бытового начал, повторение отдельных сцен. Но лишь недобросовестная критика может видеть в специфике книги нечто умаляющее ее достоинства. Автор «Филантропов» проявил себя прежде всего художником − своеобразным, тонким, глубоко чувствующим, политически мыслящим.

Талант Трессела жесток и нежен, суров и лиричен одновременно. Отношение автора к изображенному зависит всегда от объективной реальности, от того, чей портрет он создает − угнетенного или угнетателя. Трессел был пристрастен и не скрывал своих симпатий и антипатий. Он по-свифтовски резок с теми, кто живет за счет своего ближнего. Но его голос проникнут диккенсовским теплом и юмором, когда он обращается к человеку труда, женам и детям бедняков. Правда, тут же он способен бросить гневный до оскорбительности упрек труженику, но лишь за безропотное, бессловесное повиновение капиталистическим порядкам.

Едва ли писатель с авторитетом Трессела нуждается в защите от лицемерных наскоков. Смешно доказывать добротность романа, читаемого в Англии уже в течение семидесяти лет. Однако, наверно, не будет излишним привести мнения современных демократически настроенных писателей в противовес суждениям буржуазных идеологов.

Алан Силлитоу писал в 1964 году: «Каково значение этого романа для нас сегодня? На этот вопрос нетрудно ответить, если сказать, что его значение для нас просто в том, что это хорошая книга и что ее надо прочитать. Она легко читается, как любое описание путешествия в ад. Она по-своему волнует, у нее своя гармония и пафос. Она колючая, остроумная, смешная и поучительная».

Известный ирландский писатель Брендан Биэн свидетельствовал, что «Филантропы в рваных штанах» были настольной книгой у него дома, в семье дублинского рабочего, а у маляров − «библией».

Джеймс Олдридж считает, что с Трессела началась традиция классового сознательного искусства в английской литературе.

Свое отрицательное отношение к роману Трессела идеологи буржуазного лагеря выражают по-разному. Надежным, видимо, с их точки зрения, считается способ − объявить, что книга устарела. Так и сделал в своем литературоведческом труде «Приключения манускрипта» маститый Фрэнк Суиннертон: «Высокая заработная плата; пособия по болезни и по безработице, а также пенсии сделали современную Англию совсем иной страной, чем та Англия, которую описывал Нунэн. Поэтому картина жизни, представленная в «Филантропах в рваных штанах», правдивая и живая, какой она была, когда книга создавалась, сделалась достоянием археологии».

Но не рано ли сдавать «Филантропов в рваных штанах» в лавку древностей? − может спросить политически сознательный современный британский труженик. Разве изменились коренные черты капиталистического общества в Англии? С другой стороны, разве не отдают английские рабочие свои голоса на выборах твердолобым консерваторам, идейным врагам трудящихся, или реформистским деятелям, лицемерно играющим именем социализма?

Слишком уж истерты, простоваты пропагандистские доказательства «обновления Англии», употребляемые Суиннертоном: высокая заработная плата, пособия по болезни и безработице, пенсии. Есть ведь и иная система измерения, подтверждающая, что не все так изменилось к лучшему на Британских островах, как это представляется полемизирующему с Тресселом литератору. В известной степени в причинах бед героев Трессела могут разглядеть отражение собственных судеб и пятнадцать миллионов британцев, живущих в нищете, и четыре миллиона безработных, и все те, кого больно задевает проводимое ныне свертывание социальных и общественных служб, и десять миллионов членов британских тред-юнионов, ставших объектом ожесточенной травли со стороны предпринимателей, и миллионы тех жителей Англии, кто подвергается сегодня особой дискриминации из-за темного цвета кожи.

Вот картинка с натуры. Лишь по некоторым деталям читатель может соотнести ее с современностью. Не будь этих (причем второстепенных) признаков, вполне допустима была бы мысль о том, что рассказ идет о 1910 годе, когда в Ливерпуль из Гастингса приехал умирать Роберт Трессел.

«Окутанные промозглым туманом окраины Ливерпуля холодны и неприветливы, словно лунный ландшафт...

На мусорных терриконах различимы фигуры людей, которые, утопая по колено, бродят среди кухонных отбросов, металлического лома и пластиковых пакетов. Они ищут съестное: луковицы, корочки сала, консервные банки с недоеденными бобами. Берут