Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс

И я: «Когда любовью я дышу,

То я внимателен; ей только надо

Мне подсказать слова, и я пишу»[22].

(Чистилище, XXIV, 52–63)

Данте осторожен и точен настолько, что душа поэта Лукки с сожалением констатирует, что умершие поэты далеки «от нового пленительного лада»[23]. Он имеет в виду 49 строку канцоны «Новой жизни», начинающуюся словами: «О донны, вам, что смысл Любви познали...» — «Donne ch'avete intelletto d'amore»[24]. Вот этот-то «смысл Любви» и начинает теперь исследовать Данте, оставляя гениальные результаты своих изысканий всем позднейшим и менее красноречивым влюбленным.

Появление Беатриче, ее «образ» при первой встрече производит на поэта три различимых воздействия, которые он соотносит в философской традиции своего времени с тремя центрам человеческого тела. «Дух жизни», обитающий в сердце, с дрожью говорил: «Вот бог сильнее меня, кто, придя, получит власть надо мной». «Животный дух», обретающийся в мозгу, где сосредоточены все чувственные восприятия, был поражен и сказал: «Вот уже появилось ваше блаженство». «Дух природный», который обитал «там, где происходит наше питание», то есть в печени, заплакал и сказал: «Горе мне, ибо впредь часто я буду встречать помехи!». Жаль, что английские поэты больше не различают сердце и печень. Фома Аквинский назвал сердце «органом страстей души». В нем рождаются сильные благородные эмоции, но, конечно, и худшие рождаются тоже.

Печень — это средоточие органической жизни, и при анализе всего происшествия не стоит упускать из вида, что встреча с Беатриче вызвала переполох в третьем центре тела Данте. Пробудились и его интеллект, и его половые инстинкты. Это не означает, что он испытал сексуальное влечение к Беатриче, просто первая любовь часто действует возбуждающе на все существо человека. Но мы вполне может предположить, что потенциально в нем присутствовало и сексуальное влечение. Когда позже он говорит, что его «природный» дух был «угнетен» настолько, так что он стал слабым и хрупким, а его знакомые исполнились любопытства и зависти, «старались узнать от меня то, что я хотел совершенно утаить от всякого», думаю, следует иметь в виду и упомянутую потенциальную возможность. Вскоре ему предстояло воскликнуть: «Тлеющие угли горят, Вергилий, тлеющие угли горят», и огонь охватит все его существо.

Такое отступление необходимо сделать, чтобы не допустить слишком большого «возвышения» мысли Данте; нельзя считать, будто все написанное есть лишь вымысел, и все события происходят только в сознании автора. Когда после второй встречи Данте мечтал о Любви, ему явился во сне в облаке огненного цвета «облик некоего мужа, видом своим страшного тому, кто смотрит на него», который «словно бы пребывал в таком веселии, что казалось это удивительным» — так началось формирование в нем «качества любви». Амор говорит, но Данте плохо понимает обращенные к нему слова, кроме утверждения: «Я твой повелитель». Этот великий и грозный дух, окутанный огнем, держит на одной руке спящую Беатриче, слегка прикрытую алой тканью, а в другой руке — некую пылающую вещь. При этом он говорит поэту: «Взгляни на сердце своё!». Затем он будит Беатриче и, проявляя «силу доводов», понуждает ее «съесть тот предмет, который пылал в его руке, и она вкушала боязливо». «Спустя немного времени веселье его обратилось в горький плач; и, плача так, вновь поднял он Донну на руки и вместе с ней стал словно бы возноситься к небу».

По словам Вордсворта, и ему являлись во снах огромные, могучие фигуры. Сонное видение Данте обычно соотносят со смертью Беатриче. Возможно. Но образ, явившийся поэту, символизирует, прежде всего, новое качество бытия, новое отношение к жизни. Эмоции, которые он при этом испытывает, его ощущения — все это объединилось в образах чудесной донны и могучего духа. Неудивительно, что он цитирует Гомера: «Она казалась дочерью не смертного человека, но бога». На улицах Флоренции возникло некое немыслимое совершенство; нечто вроде славы Божьей шло по мостовой ему навстречу. Видимо, нечто подобное испытывали и многие другие молодые люди. А их старшие наставники относились к восторгам молодежи весьма скептически, и всячески разубеждали их в том, что на простой улице можно встретить нечто божественное. Есть множество причин, заставлявших старших поступать подобным образом. Некоторые из слишком осторожных пребывают в кругах Ада, другие (если им повезло больше) бродят на просторах Чистилища.

Потрясение, испытанное Данте на улице Флоренции, поэт и называет «любовью». Следует, однако, подчеркнуть, что образ Беатриче «настолько благороден, настолько добродетелен», что не позволяет Любви победить Разум. Сегодня это не самая распространенная точка зрения. Оппоненты могут возразить, что Данте при встрече просто вел себя так, как надлежит воспитанному человеку по отношению к даме. Едва ли это справедливое возражение. Разумеется, в момент встречи Данте ведет себя сообразно Разуму. Но роль, которую играет Разум при судьбоносной встрече, является началом гораздо большей роли; поэт понимает, что с ним произошло именно то, о чем позже говорил Вордсворт:

Мой ум пришел в смятенье. Я остался

Совсем один...

...

ум расширился, открывшись

Для постижения тончайших свойств

Уже знакомых сердцу и любимых

Вещей[25].

Беатриче — это «la gloriosa donna della mia mente» — «славная леди моего разума». Ум поэта уже давно пребывал в смятении, не в состоянии выбрать между Отрицанием и Утверждением. «Я обещал, — говорит Вергилий, в начале «Ада» — что мы придем туда, // Где ты увидишь, как томятся тени, // Свет разума утратив навсегда»[26]. А в конце «Рая» Беатриче говорит Данте:

Мы вознеслись в чистейший свет небесный

Умопостижный свет, где все — любовь.

(Рай, XXX, 39–40).

В «Новой жизни» Данте уже говорил о любви, наполненной интеллектуальным светом. Но величайший поэт-романтик, как и любой другой настоящий романтик, постоянно настаивает на «умопостижности» этого света. Так формируется тройственный образ — Беатриче, любви и разума — и ни один элемент этой триады не противоречит другим.

Помня о том, что «Новая Жизнь» поэта посвящена Разуму, интересно наблюдать за тем языком, которым Данте описывает встречу с флорентийской девушкой. Ей присуща «невыразимая вежливость»; она — блаженство, «разрушительница всех пороков и королева добродетели»; в одной канцоне она — спасение. В 1576 году, когда «Новая Жизнь» впервые вышла из печати, церковные власти отредактировали рукопись. Все нечеткие