Призрачный поцелуй - Алекс Рауз

Еслибы вих девичью приходили сны, Свава иногдабы вних кричала. Возможно, онабы просыпалась, повторяя вопросы. Пусть неее имя, ноее образ износился ввеках: еговсегда желали воины, какблагословения инаграды. Идаже те, ктовоинами небыл, хотели себе валькирию. Листва приносила ей дурные вести, иСвава чахла, представляя себя той, которой ее изображали потомки. Онаникогда нехотела воевать, онадаже неумела сражаться. Последние два раза, каквдевичьей пели, Свава оправдывалась напоследок:

–Явижу останки, чтомирно сложили, успев их собрать вмогильный покой. Кузнец, окруженный серебряным кладом. Рыбак, чтонавеки уснул ссундуком. Иженщина вмирном богатом убранстве: кольца, браслеты, хрусталь, сердолик, ивовый гребень, сияющий меч, непивший крови, невидевший битву. Телоее безгрозной печати: нипереломов, нишрамов, нисилы встарых костях, украшенных златом. Вчертогах постель тихо качает прах замученной молодой дроттнинг[7]. Ейнеповезло быть непогребенной. Нодаже таженщина– этонея. Яже внутри ее свода изребер. Нелепый остаток птичьих костей. Какне родилась? Почему непришла? Кактеперь викинги? Какже мой Хельги? Ноего нет, онбольше некместу. Ибез него ясовсем ненужна. БезХельги, безвоинов ибез Вальгаллы яне пою: никто неуслышит нилязга мечей, нибури копий. Замертвою залой девичьи спальни. Тампозабытый ткацкий станок. Исловно наструнах массивной тальхарпы играет мелодию западный ветер. Ипадает снег, ивснежном потоке, едва различимый, лебяжийпух.

После ее песен всегда тяжело давалось молчание, аразговоры ивовсе были невыносимы. Присутствие войны всудьбе валькирии вытесняло ее любовь. Унее было так много жизней, ивкаждой жизни– было многое. Еезагробное приданое вместило опыт взрослой женщины, которой случалось нетолько хозяйничать вдоме, ноправить внем, покуда иные правители уходили внабеги. И,конечно, оназнала оприкосновениях ипоцелуях много больше своих подруг– хоть что-то да знала. Свава надеялась бродить между столами вВальгалле, подливая эля вкружки трем отцам, иукрадкой бросать взгляды наХельги. Но, какиАльда, онаоказалась втом месте, накоторое меньше всего рассчитывала. Отличительная черта ее натуры заключалась впротивоборстве чуждому. Свава вточности знала свое место– всемье, впоходе, вбитве, вчертоге Одина, впамяти человеческой. Когдаже ее права попирались, онанегодовала открыто ивосставала против обидчика. Унее всегда получалось отстоять себя. Новэтой девичьей… Онаосталась наедине снемощью отжившего предка, бессильного перед всемогущим потомком. Шумветра приводил ее внеистовство, онацеплялась заперекладины станка, внадежде вырвать их ипочувствовать вруке копье. Нобудтобы она могла им воспользоваться…

Укаждой изобитательниц девичьей хранилась своя вера, нокаждая слышала хоть раз, чтомертвые могут донимать живых– приходить кним воснах; выть неупокоенными вдомах; охраняя места ижелая мести, посвоему разумению находить вещам пользу. Илюдям приходится бороться созлыми духами, чтобы освободить изих оцепеневших пальцев то, чтодолжно наследовать живым. Аоно вон каквсе вышло. Правнуки терзали их наследие то вглупости своей, тоизтщеславия, рядя образы прошлого внелепое убранство. Непонятно было ито, лучшели так иликогда тебя вовсе невспоминают?

Альда всегда была так далека отбитв, чтовидела войну только влицах вернувшихся баронов. АСвава то шла собозом, толетела скрылатой конницей– изнала вточности, каклюди убивают, каквылетают изтела осколки костей ибрызги крови, какнелепо скрючивается тело, которому переломали хребет, какумирают пленные наколенях ираненые укостра. Нитьее судьбы, окоторой говорила Ифигения, была вшита вполотно битв. СамаСвава погрузила вкультуру воинов руки полокоть, какво вспоротое брюхо жертвенного оленя. Ейбыло нестрашно, непечально ине тошно уже впервой жизни, потому что свежевать героическое наследие– ееработа. Ноона несражалась. Ветер обдавал ее лицо пересудами, ноона почти кричала, чтоникогда несражалась. Длянее это так важно– быть спутницей героя, ноне быть героем. Поэтому ине могла примириться сИфигенией.

–Этонечестно,– раздался ее тонкий голосок.

Свава низко хохотнула, разулась и,собувью вруках, прошлепала босыми ногами кложу узападного окна.

–Да? Ичто наэтот раз кажется тебе нечестным?– смешливо спросила валькирия.

–Чтотебя неотправили котцам, какты мечтала. Тынедолжна быть срединас…

–Чтож, помолись Зевсу, чтобы он передал твои слова Одину, если им доведется встретиться,– безучастно предложила Свава илегла назастеленную перину.– Носомневаюсь, чтоуних будет повод…

–Яхочу сказать, чтоты была, ну, почти… самостоятельной,– перебила ее Ифигения.

–Царевна,– Свава обратилась кней одновременно понимающе ижестко,– яне желаю быть самостоятельной. Ядействительно мечтала провести вечность доРагнарека напиру сОдином, предками илюбимым. Вотивсе. Непытайся заручиться моей поддержкой. Этоты ненавидишь своего отца…

–Яего нененавижу!

–…за то, чтопринес тебя вжертву, жениха– зато, чтонезащитил, всех полководцев ивоинов, жаждущих твоей крови. Своюношу неси сама.

Ифигения надулась. Ихнемую войну оборвала фраза.

–Ялюбилаих,– призналась Ифигения.

–Докакого момента?– уточнила Свава, онабезинтереса рассматривала деревянные балки подпотолком.– Покаплыла вАвлиду? Покаждала встречи вшатре?

–Ипосле любила!

–Икогда нож жреца полоснул твою плоть?

–Хватит!– тихо попросила Альда иот ужаса передернула плечами.

Утонченная внешне ивнутренне, онабы стала вовсех смыслах первой леди Европы. Альда даже умерла тихо ибезропотно, никого необвиняя, некляня, несокрушаясь овыпавшей доле, непротивясь. Неприменяя ксебе оружие. Былоудивительно, какпоследователи убеждений отом, чтовеличайшие женские добродетели– этоподатливость ипослушание, неучли ее великолепный образец. Свава умирала всякий раз отстарости илитоски, водиночестве, безмужа, непринеся вмир детей– очень неприглядная смерть. Ладно валькирия, ацаревна? Ифигения ивовсе заканчивала жизнь, какженщины, которые провинились вчем-то ужасном,– онаиспускала дух, ана нее смотрела толпа ижелала ее скорой погибели. Альда успокаивала непримиримую подругу, говорила, чтоим еще повезло.

–Вчемже нам повезло?– вопрошала Ифигения.

–Господь одарил нас новым испытанием вместо того, чтобы просто наказать,– отвечала смиренная Альда.

–Дапочему опять наказывать-то? Чтоясделала?– чуть неплача жаловалась Ифигения.

–Возможно, зато, чтокаждая изнас возгордилась,– предполагала Альда.

–Невижу своей втом вины,– возмущалась Свава.– Яимела право гордиться. Ицаревна. Иты имела.

–Увсего должна быть мера, иугордости тоже,– объясняла Альда.

–Ну-ну!– отмахивалась Свава.

–Поощрение это илинаказание, адругих женщин яздесь ненахожу,– продолжала Альда начатую мысль.– Гденаши матери исестры? Гдеподруги иприслужницы? Тыпомнишьих, помнишь, каких звали?