Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

Эта Ларочка из квартиры напротив, маленькая пухленькаябрюнеточка, со вздернутым носиком и веселыми ямочками на щеках, давно вызывалав Вениной душе странное, острое чувство, понять и определить которое он никакне мог. Он встречал девушку каждый день. Они в одно время выходили из дома, онв школу, она в техникум. Легко сбегая по скрипучей деревянной лестнице, онамимоходом ласково трепала мальчика по щеке.

От нее пахло сладкими дешевыми духами, ее круглый, крашенныйяркой помадой ротик был всегда чуть приоткрыт, будто готов к радостной,праздничной улыбке. Влажно поблескивали крупные белоснежные зубы, два переднихбыли чуть длинней остальных, и это делало круглое личико забавным итрогательным.

Веня стоял и смотрел на два тела, ритмично подпрыгивающих накровати. Он видел их лица, на которых написано было мучительное блаженство,видел закрытые глаза, чуть оскаленные рты.

Он не сразу понял, чем они занимаются. Сначала эти ритмичныеподпрыгивания вызвали в памяти другую картинку, двух совокупляющихся дворняжеку помойки за школой. И только потом он понял, что его отец и хорошенькаясоседка заняты тем же самым.

Все матерные слова, все таинственные, жгуче-запретныеразговоры в школьном туалете, все анатомические рисунки на заборах и стенахбыли об этом. Ради этого ярко красила губы и душилась сладкими духамипухленькая соседка, и то же самое делали миллионы женщин на земле, об этом –фильмы, книги, даже музыка. Герои из-за своей любви страдают, интригуют,стреляются, сходят с ума. И ради чего? Ради таких вот безобразных ритмичныхподергиваний, ради этой вот мерзости?

И дети рождаются – тоже от этого, только от этого…

Но самым мерзким было внезапное напряжение в паху. Жаркая,чуть покалывающая боль заполнила низ живота, Веня напрягся как струна. А черезминуту он почувствовал на своих трусах и брюках влажное, липкое пятно.

Он опомнился от отвращения к самому себе. Двое на кроватибыли заняты своим делом и его не замечали. Все это продолжалось не больше пятиминут, но Вене показалось – прошла вечность.

Стараясь не дышать, он ринулся к своей комнате, быстро ибесшумно переоделся, аккуратно свернул свои замаранные брюки и трусы, запихнулих под подушку.

Через пятнадцать минут он уже был в раздевалке школьногофизкультурного зала. Форму он не забыл и опоздал совсем немного – звонок ужепрозвенел, но одноклассники еще переодевались к уроку физкультуры.

…Заведующий отделом культуры Тобольского горкома ВЛКСМоторвал свои светлые, прозрачные глаза от бумаг, разложенных на столе, ивзглянул в окно. День бьи ясный, солнечный. Тронутые яркой желтизной листьяберезы слегка касались оконного стекла, чуть подрагивали на теплом ветру.Береза росла прямо под окном, она была очень старой. Толстый шершавый стволпочернел, словно обуглился.

В городе Тобольске было много деревьев, и большинство домовбыли деревянными, и заборы строили из толстых нетесаных бревен. Леса не жалели– тайга кругом. Городской парк был густым, почти как тайга. Он начинался наберегу Тобола, уходя вдаль, становился совсем дремучим. Днем – ни души, вечером– ни одного фонаря.

– Вениамин, ты обедать пойдешь? – заглянув в кабинет,спросила инструктор соседнего отдела Галя Малышева, молодая, но очень полная, стяжелой одышкой.

Он вздрогнул, будто застигнутый врасплох.

– А?.. Обедать?.. Нет, я попозже.

– Все работаешь, деловой ты наш, – усмехнулась Галя, –смотри, отощаешь, никто замуж не возьмет. – Звонко рассмеявшись собственнойшутке, она прикрыла дверь кабинета снаружи, и он услышал, как ее тяжелые шаги втуфлях на «платформе» удаляются по коридору.

«Действительно, надо пойти пообедать», – подумал он ипопытался вспомнить, когда ел в последний раз. Вероятно, вчера утром. Кусок ужетогда не лез в горло, он ел через силу. Он знал, что в ближайшие дни если изаставит себя проглотить какую-нибудь пищу, то это будет стоить емуколоссальных усилий. Но иначе он упадет в обморок от голода. И от бессонницы.

В последнее время приступы участились. Раньше они случалисьраз в году и длились не больше двух дней. Теперь это повторялось каждые тримесяца и длилось почти неделю. Он знал, дальше будет хуже.

Сначала накатывала тупая, безысходная тоска. Он старалсябороться, придумывал себе разные дела и развлечения, читал, ходил в кино. Всебыло бесполезно. Тоска переходила в отчаяние, к горлу подступала острая жалостьк себе, маленькому послушному мальчику, которого никто не любит…

Раньше он приглушал отчаяние несколькими яркими картинкамипрошлого. Он знал – корень его болезни там, в темном, ледяном отрочестве. Тамже и лекарство.

Пятнадцатилетний Веня никому не рассказал о том, что увиделу себя дома, на родительской кровати. Но после того метельного февральского дняон стал иначе смотреть на своих родителей и на себя самого. Теперь он точнознал, что все врут.

Ему и прежде до отца дела не было, он привык восприниматьего как бесплатное и бессмысленное приложение к сильной, властной и всемиуважаемой матери. Но теперь растаяло как дым оправдание материнской жестокости.

Оно часто звучало из. уст отца: «Мама знает, как лучше. Маматебя очень любит и делает все для твоей пользы». И сам Веня повторял как заклинание:«Это для моей пользы, чтобы я вырос сильным…»

Мать ни разу не пожалела сына, даже когда он болел, когдаразбивал локти и коленки. «Жалость унижает человека!» Она ни разу в жизни непоцеловала его и не погладила по голове. Она хотела, чтобы ее сын, внуклегендарного красного командира, рос сильным, без всяких там сантиментов ителячьих нежностей. Но теперь Веня знал – на самом деле она просто его нелюбит.

Он понял; мать отвешивает ему пощечины, устраивает недельныебойкоты, говорит своим спокойным ледяным голосом невыносимые для ребенка словатолько потому, что ей нравится быть главной, нравится унижать и мучить того,кто слаб и беззащитен перед ней.

Но теперь он знал важную взрослую тайну, которая касаласьматери, причем не как партийного руководителя, не как кристальной коммунистки,а как обычной женщины, не очень молодой, не очень привлекательной. Не поможетникакой партком, никакая общественность. Здесь она беззащитна.

Теперь он мог в любой момент сделать ей больно. А в том, чтоей будет больно узнать о своем муже и молоденькой соседке, Веня не сомневался.

Но он молчал. Он бережно, трепетно нес в себе эту стыднуювзрослую тайну. С особым, мстительным удовольствием наблюдал он, какмолоденькая соседка почтительно здоровается с его уважаемой мамой, как та посвоей партийной привычке пожимает мягкую ручку пухленькой соперницы, даже неподозревая, что это соперница, причем счастливая.