Трое - Ольга Мицкевич

редко говорили о чем-то серьезном. И никогда не упоминали Аню.

После случая с машиной, Александр больше ни разу не поднял руку на пасынка, но урон уже был нанесен. Никита взрослел, по-прежнему оставаясь молчаливым и замкнутым, недоверчиво-осторожным в отношении окружающего мира. Девочки в школе считали его угрюмую натуру весьма интересной. Он вел себя так, словно ему нет дела до мнения окружающих, что только добавляло его образу таинственности и шарма. И, да – он хорошел.

В шестнадцать старший брат его одноклассника сделал ему первую татуировку, (к выпускному классу их было уже пять). Он все чаще дрался, завел друзей среди ребят со слишком длинными волосами, громкими голосами и резковатыми шутками. С ними же впервые напился, отмечая свое семнадцатилетние, и потом два дня ходил больной и бледный.

В старшей школе у него появились друзья среди парней, я же стала чаще общаться со своей двоюродной сестрой и девочками из класса. Наши пятничные вечера вернулись, но стали реже, и теперь диван мы делили только с Аней. Никита садился на пол, разделяя наши колени своей спиной. Аня лениво перебирала его волосы, а я сосредоточенно жевала попкорн. Сухой, похожий на пенопласт, он застревал в горле и тяжелыми комьями скользил в желудок.

Я знала, что Никита иногда провожал Аню домой со школы. Сама же я записалась в школьный комитет, сделав все возможное, чтобы наше с ней расписание больше не совпадало. Я проиграла бой со своей собственной душой, и сдалась. Я видела какими глазами она смотрит на него, когда думает что никто не замечает – тем особенным, наполненным обещаниями, взглядом.

И как он смотрит на нее.

Между десятым и одиннадцатым классом, на скопленные деньги, Никита купил еще одну гитару, а позже собрал у себя во времянке на заднем дворе еще троих ребят с барабаном и прочими инструментами из разряда «у кого что нашлось». Так родилась «Сизая Моль» – четыре подростка в слишком узких джинсах с дырявыми коленями и растянутых майках.

Бывало, весной, в выходные дни, я сидела на старой лавке под окном его дома с книгой или просто с бутылкой минералки, грела лицо под первыми лучами солнца, и слушала, как ребята бренчат на своих инструментах. Если когда-то все эта затея казалась мне баловством, то мое мнение изменилось, стоило впервые услышать, как они играют вместе. Как Никита поет. Их тексты были неумелыми, рифмы простыми и неточными, они сбивались с ритма, откровенно перебарщивали с басами, но в них был голод, кусачий и безжалостный. Он толкал вперед, хватал за пятки. А в музыке чувствовалась душа, и страсть, и так много боли.

Кое-как записав первые пять песен, ребята разослали демо везде, куда только смогли придумать. Никите едва исполнилось восемнадцать, когда им отказали в первый раз. Тогда он только посмеялся. Несколько месяцев и примерно дюжину отказов спустя, я нашла его на заднем дворе, с обратной стороны времянки, что служила им студией: гитара, обрывки листов из блокнота и злой, обреченный взгляд.

– Я начинаю думать, что этот мудак прав, и я ни на что не годен.

Я села рядом и положила голову ему на плечо. С некоторых пор мне было гораздо легче говорить с Никитой, не видя его глаз. Трусость меня не красила, но тут я была бессильна.

– Чего ты хочешь? Не прямо сейчас, а вообще.

– Прямо сейчас я хочу напиться и поспать. В любом порядке.

Я пихнула его в плечо и получила такой же шутливый тычок в ответ. Мне хотелось его обнять, но я не стала. Мне хотелось спросить почему он тут один, не с Аней, но и этого я делать не стала.

Жесткая, прошлогодняя трава колола спину и бедра через джинсы, в воздухе стоял терпкий запах прелой листвы и дождевых червей. Небо затянули серые тучи, а на заборе напротив делили добычу вороны. Антураж вполне себе в духе драматического кино.

В тот момент я четко понимала, что мне надо забыть о своем глупом, девичьем сердце и просто быть хорошим другом, прямо сейчас. Ведь в моей жизни не было ничего – ни единой вещи, – которая доставляла бы мне хотя бы толику той радости и удовлетворения, которое приносит Никите музыка. Я просто плыла по течению, в ожидании того, что же жизнь мне подкинет за следующим поворотом. Да, есть книги, но я любила читать истории, а не создавать их. Никита же создавал и проживал целые жизни через свои тексты, когда я – просто подглядывала из-за занавеса.

Именно поэтому то, что делал он, казалось мне удивительным. Хотя, если быть совсем честной, все что делал Никита казалось мне удивительным.

– Я бы хотела чувствовать мир, как его чувствуешь ты, – нарушила я тишину, тщательно подбирая слова. – Так же резко, страстно. Я жалею, что не могу.

– Чаще всего я не чувствую ничего, кроме гнева.

– Я в это не верю.

– Зря.

– Ладно, как скажешь. Тогда ты можешь смириться и продолжать сидеть тут, в веселой компании гитары и меня. Ты можешь сдаться, и твои стихи не увидит никто, кроме бумаги, на которой они написаны.

– Слушай, это не так легко, как кажется!

– Сдаться проще всего. Но ты не такой, я знаю. Я верю в тебя. Почему же ты – нет?

Он напряженно замер, словно теперь действительно слушал. Какое-то время, в звенящей тишине наступающего вечера, было слышно только наше дыхание. Потом он нашел мою ладонь и сжал пальцы. Это придало мне смелости продолжить, ведь я боялась, что сказанные мной слова звучат как высокопарный бред.

– Для тебя музыка – это дом, в котором живет твоя боль. Так возьми ее, всю эту ярость, весь гнев, и заполни ими страницы. А потом подари эти страницы миру и будешь услышан. Лист бумаги и ручка. Просто говори правду.

– Так просто?

– Черта с два это просто! – фыркнула я. – Правда требует смелости. Любой может быть угрюмым мальчиком в черном худи и с битой. Но далеко не каждый сможет поделиться кусочком своей души.

– Ты так говоришь, будто эта бита стала определяющим вектором в моей жизни.

– В некотором роде, так и есть.

Я потянулась, взяла гитару и положила ему на колени.

– Зачем?

– Затем, что когда ты станешь богатым и знаменитым, забудешь меня и весь этот глупый, сонный район с нашей тупиковой улицей, – Никита закатил глаза и ухмыльнулся. Почти улыбка, так что я засчитала себе маленькую победу, – помни, что никакие деньги не смогут увести меня туда, где я оказываюсь,