Правда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский

Но вот по отношению к юному императору Остерман был честен, исполнял свои обязанности старательно, и я бы даже осмелился вымолвить: любил воспитанника. Это тоже проявится в свое время при обстоятельствах мрачных и трагических.

И уж учить императора он намеревался всерьез. С немецкой педантичностью расписал Остерман программу занятий, включавшую несколько предметов, и так же педантично вместе с историей, «географией частью по глобусу, частью по ландкарте», занятиями «математическими операциями, арифметикой и геометрией», включил в расписание «учение игре на бильярде» «танцы и концерт», стрельбу в мишень и время, когда государь шел «забавляться ловлею на острову», то есть рыбной ловлей… если кому–то интересно, то конкретно — ловлей осетров.

Принято иронизировать по поводу рыбной ловли и танцев, но ведь должен же был император как–то отдыхать?!

При этом, чем старательнее Остерман хотел учить императора, тем в больший конфликт вступал он с Меншиковым, а потом и с кланом Долгоруких: Меншиков хотя теоретически был сторонником образования, на деле всегда отодвигал занятия науками для «более важных» дел — будь то встреча императора с послами иностранных держав, будь то присутствие его на Верховном совете или попросту попойка… лишь бы попойка была с ним, с Меншиновым и с его людьми.

Для Меншикова занятия с Остерманом были важны в основном потому, что в результате если император и оставался без пригляда Меншикова — оставался именно с тем, кому Меншиков доверял.

А Долгорукие, если называть вещи своими именами, попросту развращали императора–мальчишку, использовали худшие стороны его натуры. Конечно же, скакать на лошадях, охотиться на зайцев, лисиц и волков, пить вино в буйной компании и лобызать нравственно не стойких девиц — гораздо более увлекательное занятие, чем учить правила арифметики, слушать или читать «вкратце главнейшие случаи прежних времен, перемены, приращения и умаления разных государств, причины тому, а особливо добродетели правителей древних…»

По крайней мере, в 12—13 лет большинству мальчишек скакать, стрелять, пить и целоваться покажется интереснее, чем арифметика и география со строго дозированными танцами и рыбной ловлей под надзором Остермана.

Называя вещи своими именами, Остерману приходилось бороться, во–первых, с теми, кто хотел бы использовать императора в своих интересах и для этого отвлекал его от занятий, вовлекал в буйную, нетрезвую и безнравственную жизнь. А во–вторых, с самим императором, который вовсе не всегда так уж рвался учиться.

Если учесть, что император переписывался с Остерманом по–латыни, а с родственниками покойной матери в Германии по–немецки, если он как–то, к изумлению Ивана Долгорукого, стал подсчитывать по сложной формуле водоизмещение шлюпки, в которой они плыли, — приходится признать, что борьбу на оба фронта Остерман выдержал героически и не без результата.

…Но вернемся к тому моменту, когда Меншиков увез к себе на Васильевский остров императора. Почему Меншиков увез к себе, спрятал от всего мира Петра, словно самую дорогую добычу? Только ли потому, что теперь на него обрушились новые почести? Да, действительно, теперь он получил давно желанный чин генералиссимуса и стал полным адмиралом; не было теперь и не могло быть в гвардии и в армии человека, равного ему по чинам.

Всевозможные знаки отличия «светлейший князь» и правда обожал и неустанно жаждал новых почестей. Очень трудно бывает проникнуть в душу закомплексованного человека, так перемешаны, переломаны в ней главное и неважное, принципиальнейшие вещи и совершеннейшие пустяки. Известен случай, когда богатый купец отдал почти все свое состояние за право называться дворянином. Известен случай, когда женщина умерла на операционном столе, причем после вполне удачной операции: узнала, что должен прийти врач, который ей нравился, и кинулась красить губы. Ну, свежие швы и разошлись…

Учитывая многие черты личности «светлейшего», нельзя исключить, что эти цацки имели для него ненормально большое значение.

Необходимость удержаться? Несомненно! Но в том–то и дело, что, помимо новых бирюлек и помимо необходимости удержаться на гребне бешено брыкающегося, несущегося во весь опор случая, было и еще кое–что…

Интересно, что все историки, от С.М. Соловьева до Павленко, почему–то очень решительно говорят о том, что в этот период жизни Александр Меншиков ничего уже больше не хотел, кроме как удержать уже достигнутое… Я же считаю такой вывод принципиально неверным и готов доказать это, опираясь как раз на сочинения самих этих историков. Поразительно, как все–таки действуют даже на очень умных людей какие–то предвзятые установки! Ведь сами же историки — все, решительно все, чьи сочинения об этой эпохе я читал, пишут о желании Меншикова возложить венец Мономаха на своих потомков. И о его стремлении попасть если и не в коронованные особы, то, по крайней мере, в члены августейшей семьи.

А это намерение означало очень большой шаг в карьере «светлейшего князя». Можно как угодно относиться к предрассудкам предков, но, во всяком случае, они очень резко разделяли членов правящих семей — это были особые существа — и весь остальной народ. Даже герцог, князь, граф, которые могли быть лично знакомы с монархом, часто общались с ним, и не только в официальной обстановке, вовсе не были равны монарху или члену его семьи. Для современного человека вся феодальная иерархия, от рядового провинциального дворянина до царя, кажется, скорее всего, ровной, нигде не прерываемой экспонентой, где соседние ранги довольно близки и плавно переходят друг в друга. Но это глубоко неверно!

Во всех европейских феодальных государствах существовало по крайней мере два резких разрыва — такие места на этой экспоненте, где соседние ранги никак не перетекали друг в друга, а различались совершенно категорически. Во–первых, это был разрыв между основной массой дворянства и титулованной знатью. Носитель даже самого низшего титула отличался от рядового дворянина так же… ну, примерно в такой же степени, в какой крупный банкир отличается от уличного торговца окорочками. Только тут–то деньги оказывались совершенно ни при чем, — граф может быть беднее провинциального дворянчика, но это никак не изменит их отношений друг к другу.

И вторая точка разрыва: никакой, самый знатный и ] богатый князь или герцог не стоит рядом с монархом. Член правящей семьи выше князя не на одну ступеньку феодальной лестницы — он выше на порядок, на огромный кусок общественной лестницы. И какую бы карьеру ни делал Александр Данилович Меншиков, он и близко не находился не только к положению императора Российской империи, но даже к положению герцога Голштинского или герцога Курляндского, независимых монархов–самодержцев.

А светлейший князь планировал подняться именно на эту ступень, если не сам, то через внуков, которые будут одновременно правнуками царя Петра Алексеевича и внуками его, Меншикова.

В конце концов, «светлейшему князю» всего 50 лет, он может оставаться в силе еще долго. Он будет нужен и юному царю с царицей, и будущему императору, его кровному внуку, Меншикову по матери. Он сможет стоять позади этого трона, стать необходимым, полезнее и важнее всех остальных…