Новое вино - Александр Сергеевич Вознесенский

с тобой и ни разу не навострили клинков и ни разу не взмахнули крылами. И не найден еще, Петр, твой бог среди пасомых тобою свиней, как не обрел еще бога и ты, Степан, пасущий людей и сбирающий серебряники с паствы. Или, может быть, он глух, этот бог, и надо суметь только крикнуть? Вскройся перед нами, маскарадный шатун, бесконечное ничто, прибежище червей и орлиный питомник! Вскройся! Ты надоел, залезший в небеса, но хихикающий здесь... где?.. Дайте же маленький серебряный нож, и мы ударим легонько себя под соском, чтобы вспыхнула пурпуром королевская капля. Не в ней ли ты смиренно сидишь, пока шарят по водным пропастям океана беспокойные взыскующие руки? Да святится имя твое и будь проклят вовеки веков! Имею же я право устать, и я устал, я устал, я устал знать и видеть тебя везде, никого по зная и не видя... Но, может быть, Зиночка воистину знает тебя? Может быть, видела тебя один раз, единственный разочек где-нибудь в лесу, собирая грибы, также и госпожа Чебурова? Может быть, даже и к генеральше Ганзен являлся ты в ночи, склонившись над трехспальной ее простыней, и краешек ее простыни у изголовья к утру становился соленым и влажным? Ах, как это сентиментально! Где же ты, поэт? Не ты ли, вынув из ножен перо, обещал "слезоточивую молитву кровоточивой заменить"? Заменить с размером и с рифмой... Не заменил? Еще заменишь! Ну, поверим тебе. Итак, старый lе dieu est mort, vive le dieu новорожденный! [Т.е. старый Бог мертв, да здравствует Бог новорождённый! -- франц.--рус.] Умер праздничный старик, и уже нерукотворному образу не быть. Образ будет рукотворный! Даже ручной. Знаешь, на кого он похож, новый бог? Наш новый будничный бог... Ну, на кого же? Добрый, мохнатый, кубический Петя, ответь! Ответь, не молчи. Не молчи, ибо ответит Чельцов, и ответом обидит, пожалуй, милые зиночкины глаза. Смотри, как потемнели они, смотри, как зазолотились они, смотри, как затрепетали они, ревнуя, боясь, что я поцелую не их, а ушко, потому что нет ничего в мире прекраснее зиночкиного ушка, когда оно розовеет...  Чельцов встал, сжав голову Зиночки обеими ладонями и, прощаясь, поцеловал ее в лоб. Она оторвалась и непроснувшимися пьяными шажками пошла провожать его к двери. Потом подумала, взяла со стула платок и спустилась с Чельцовым по темной лестнице, прижимаясь к его плечу и молча.  Когда вышли во двор, светили звезды, и была неподвижна старая лиственница, одиноко грустившая среди камней под забором. Чельцову показалось, что и под ресницами Зиночки затаилась печаль; он подумал, что своими речами, которые она чтила, как чтут вещания юродивых, он сегодня задел простую набожность ее и сказал, весело обращаясь к кому-то:  -- Впрочем, знаем мы всех этих безбожников! Был, голубчики, такой важный философ Вольтер. Так он бога вслух отрицал, а про себя пугался и подолгу скучный ходил, когда ворона кричала с левого боку.  -- Значит, надо верить в бога! -- радостно поняв, воскликнула Зиночка и, оглянувшись, еще раз обняла шею Степана Михайловича -- крепко.  -- Или не надо верить в ворон, -- рассмеялся Чельцов и, чиркнув спичкой, чтобы закурить, зашагал к смутнеющим воротам. 5.  В деревне Петр Романович понравился Чельцову еще больше, показался еще приязненнее и теплее, чем при свидании в городе, а Вера Тихоновна совсем не понравилась ему.  При первой встрече она показалась ему похожей па рисунок из русского модного журнала, где изображена женщина в "строгом выходном платье". В модных журналах французских рисуют лица своих женщин приветливыми и пикантными, в русских же, боясь курносости, делают красоту их правильной и скучной.  Вера Тихоновна встретила гостя сдержанно-просто; угощая, предлагала яства только один раз; когда он рассказывал интересное, слушала внимательно, а говорил забавное,-- улыбалась горделиво-любезно. Балыг, наоборот, придвигал блюда, настаивал, щедро смеялся и виноватыми глазами словно извинялся за жену, за ее сухость.  После обеда в гостиной, где пили кофе, возник первый спор, к которому привлекли и Чельцова. Говорили о новом рассказе одного писателя, которого газеты называли порнографом, а молодежь читала с жадным и серьезным интересом. Петр Романович с ненавистью относился к самому имени этого писателя, хотя чувствовалось, что он его почти не читал и судил больше понаслышке:  -- Это не писатель, а бык! Он развращает публику, потому что толкует ей о женщине бог знает что, а не говорит о главном.  -- Что же по-твоему главное? -- спокойно спрашивала жена, хотя темные глаза из-под гладких начесов, похожих на воронье крыло, смотрели с вызовом неприязни.  -- Главное -- иметь детей. А где он пишет о детях? Что он об этом говорит? Может, у него деторождение и не упоминается ни разу.  -- Да, он не упоминает о детях, -- возражала жена. -- Но это еще не значит, что он плохо пишет о женщине. Только он пишет правду, которую долго скрывали о ней. У нее есть свои законные желания, не угодные мужчинам, свои права души, тела, крови... не знаю, как это сказать, в ответ на которые она видела в жизни до сих пор только одно verboten [запрещено -- нем.], как в немецком парке на каждом шагу.  -- Да, в парке! -- подхватил Петр Романович и заходил по комнате, развевая полы темно-синей своей поддевки. Водить по парку ребенка гулять, следить за ним, сидя на скамейке, не хочется, а желательно рвать цветочки и мять траву? Разумеется, verboten, еще слишком мало verboten, я бы над парком повесил вот такое verboten на небесах!  -- Петр Романович всегда так волнуется, -- улыбкой смягчая резкость слов и шагов мужа, повернулась Вера Тихоновна к Чельцову. -- Убедите же, писатель, его в существовании у каждой женщины ее собственного мира, не зависящего от случайного мужа и случайных детей.  -- Как случайных, почему случайных? -- вскинулся опять Петр Романович. -- Прямо совестно перед тобой, Степан Михайлович: что она говорит !  -- Да ты и впрямь не волнуйся, Петр Романович, -- мягко обратился к нему Чельцов. -- Ничего стыдного тут пет. Муж, дети--это, действительно, величина переменная или случайная, а в женщине есть и величина постоянная -- она сама.  -- Не понимаю, -- обидчиво заложил руки за спину Балыг. -- Значит, я тоже вроде случайного знакомого для своей жены? А я полагал, что я законный, богом и людьми признанный муж...  -- Никто этого и не отнимает, -- рассмеялся Чельцов и, дружелюбно поднявшись, подошел