Ноль - Тори Ру

Ребята ждали его появления в классе, как шоу – просьба классухи «не обострять отношений с новым мальчиком» прозвучала дико. Но мои слова, сказанные утром Саше, подтвердились – Урод, даже обзаведясь компроматом на меня, не собирался сегодня приходить в школу.

Всю ночь не могу уснуть, сражаюсь с одеялом и наглыми глупыми мыслями и утром мечтаю лишь о чашке крепкого до густоты кофе, но бабушка ставит передо мной стакан молока и блинчики – один из семи видов ежедневного, повторяющегося из недели в неделю завтрака. Я не люблю молоко, но осушаю стакан в два глотка и зажимаю нос, чтобы оно хотя бы на время улеглось в желудке. Сегодняшнее меню – меньшее из зол. Овсянка – вот что я ненавижу до дрожи, но завтра буду с улыбкой и показным удовольствием есть и ее. Потому что знаю, кто предпочитал эту гребаную овсянку.

– Спасибо, бабуль, очень вкусно! – Мои глаза светятся тихим счастьем.

– Все, Соня, я убегаю. Не забывай звонить мне! – Бабушка поправляет очки и смотрит из прихожей с таким теплом, тревогой и благоговением, что я невольно отворачиваюсь.

* * *

Перед первым уроком школа напоминает курятник – в рекреациях и классах идет непрекращающаяся война за территорию и авторитет.

По коридору шагаю легко, будто лечу – парни и девчонки привычно замолкают, когда я вплываю в класс. Чувствую кожей направленные на меня взгляды – громкое обожание и тихую ненависть, но радостно приветствую всех:

– Привет, ребята! – горло все еще дерет от вызванной дома в ванной рвоты.

– Привет, София! – ослепительно улыбаясь, с третьей парты кивает Саша, и тупая боль снова отравляет душу. Когда-то он дарил искренние улыбки только мне, сейчас же их на меня не хватает, даже если поблизости нет его стервы Наташи.

– Здравствуй, Александр! – бодро отвечаю я, со вздохом облегчения и разочарования занимая свой стул – Урода в классе нет.

Я жду его появления, по венам бежит электрический ток, ставший причиной бессонницы и легкого недомогания. Кружится голова.

Первым уроком сегодня алгебра, а наша математичка, катаясь в отпуске на водных лыжах, заработала сложный перелом обеих ног и до сих пор находится на больничном.

Подстава… Эта учительница жалела меня и всегда завышала оценки, а вот назначенный на замену Венедикт Семенович – старый хрыч Веник – славится запредельным занудством и паскудным характером.

Обреченно наблюдаю, как он, стоя на цыпочках, дрожащей рукой выводит на доске номера задач для самостоятельной работы. Покончив с этим, Веник быстро ретируется к орущим семиклашкам – произошла накладка в расписании, и он разрывается между двумя кабинетами, почти впадая в истерику.

Как только за ним закрывается дверь, класс превращается в гудящий улей: над шуточками Саши смущенно хихикают влюбленные девчонки и громко ржут верные дружки.

В панике листаю учебник – я должна решить идиотскую самостоятельную на пять, но дела мои откровенно плохи. Точные науки – не мой конек. Это Соня в них шарила.

* * *

Часы над доской отсчитывают последние минуты урока, а пятая задача так и не поддалась решению. Идти на риск и просить помощи у соседки по парте – серой мышки Алены, я не могу: статус отличницы не позволяет.

Похоже, будет тройка. Значит, вечером меня ожидают тяжелый разговор с бабушкой, ее встревоженный, полный осуждения взгляд, вздохи, стоны, периодический мерный гул тонометра и шуршание упаковок с таблетками среди ночи…

Черт. Внутренности скручивает приступ внезапной изжоги.

Как же не хочется подрывать бабушкино доверие своей безалаберностью и никчемностью!

За окном начался дождь, порывы ветра ломают ветки, сизые голуби срываются с проводов и скрываются в чердачном окне под скатной крышей соседнего дома.

Отстойное время года в отстойном городишке, отстойное утро, отстойная жизнь.

Внезапный сквозняк шелестит тетрадными листками – резко распахивается дверь, и в класс вваливается Урод.

Он выглядит невменяемым – не знаю, по какой такой причине ему позволено быть здесь, ведь в десятом классе нашей школы подобной швали не место!

Новенький садится прямо на учительский стол, молча обводит взглядом притихших ребят и фокусируется на мне. Бледное лицо расплывается в жуткой, отмороженной улыбке.

Урод подносит ко рту руку и, с вызовом глядя мне в глаза, изображает рвотные позывы.

От шока у меня закладывает уши. Задыхаясь, я в ужасе наблюдаю за представлением – он высовывает язык, похабно проводит им между пальцами, подмигивает мне и снова оскаливается, передавая чистую разъедающую ненависть.

Урод рисуется, издевается, дает понять, что знает мой грязный секрет, что я бессильна.

Рассеянно моргаю, опускаю голову и деловито хватаюсь за ручку.

Его семейка превратила жизнь нашей семьи в ад, но ему, похоже, мало. В ад он вознамерился превратить еще и мою жизнь! Неужели он приперся сюда только ради этого?

От навернувшихся слез «иксы» и «игреки» пляшут в клеточках.

Класс сотрясает грохот упавшего стула – в два шага Саша подскакивает к Уроду и выволакивает его из кабинета, следом в коридор выбегают Сеня и Тимур.

Все ущербные личности в школе не понаслышке знают, что такое кулаки этой троицы – похоже, сейчас с ними познакомится и наш новый одноклассник. Странная смесь облегчения и сожаления снова теснится в груди.

Раздаются сдавленные смешки:

– Наумова, кажется, ты ему нравишься!..

– Что? Кому? – переспрашиваю, и Алена смеется:

– Уроду! Не Саше же…

– Не смешно!.. – огрызаюсь, и все разом затыкаются.

* * *

Урод возвращается только перед звонком: зажимая ладонью нос, он ухмыляется и вразвалочку проходит к пустому месту – последней парте в третьем ряду и стулу с отломанной спинкой.

Обжигающая чернота проникает в самые глубины моей души и перетряхивает их в момент, когда наши взгляды цепляются друг за друга. Роняю ручку и, мучительно краснея, лезу под стол. Я пялилась. Он заметил. Как это вообще могло со мной произойти?..

В любой человеческой общности существуют устоявшиеся нормы и правила, и индивиды просто следуют им, не задумываясь о том, что их можно нарушать.

Наша семья – я и бабушка – тоже общность. И в ней есть культ. Культ моей навсегда юной тети. Все в нашей семье ему подчинено: обстановка в доме не меняется, вещи убиенной в полном порядке висят в платяном шкафу по соседству с моими, ее тетрадки, учебники и сувениры пылятся на моих полках…

Из-за этого в детстве Саша до судорог боялся у нас ночевать.

Здесь не принято плакать, нужно излучать оптимизм и улыбаться, храня в душе священную скорбь. А вот я просто улыбаюсь. Я не застала свою тетушку и не понимаю, почему должна убиваться по тому, кого ни разу в жизни не видела, с кем не перемолвилась и парой фраз, по тому, кто ни разу мне не улыбнулся и не взглянул в глаза.