Фатальное колесо. Дважды в одну реку - Виктор Сиголаев

Простенько и убедительно.

Тысячу раз прав Сан-Саныч: будь ты хоть трижды Брюс Ли, в реальной темной подворотне – ты просто овощ. Груша для битья. Особенно если не знаешь диспозиции и хлопаешь варежкой. Шансов выжить, конечно, гораздо больше, чем у рядового гражданина, но все они легко сводятся на нет эффектом неожиданности.

А я и не ожидал ничего плохого. И варежкой хлопал так, что уши закладывало, – пытался систематизировать в голове полученную от Пятого информацию. Вот по этой самой голове и получил. От всей души.

Начинало смеркаться, когда я, спрыгнув с подножки троллейбуса, не спеша зашагал в сторону родного дворика. Здесь совсем недалеко – через улицу и по кварталам. Абсолютно безопасный отрезок пути.

Был.

Я уже подходил к стайке пятиэтажных хрущевок, за которыми приютились родные пенаты, когда услышал: «Эй, малой, помоги!»

Ничего не подозревая, я оглянулся на голос.

Метрах в трех из приподвальной ниши по ступеням поднимался белобрысый парень лет двадцати в спецовке и с охапкой какого-то тряпья в руках. Ноша не выглядела ни тяжелой, ни громоздкой, тем не менее, не чувствуя подвоха, я сделал пару шагов навстречу и тут же на грани подсознания почувствовал неладное.

Поздно!

В следующий миг пыльное тряпье оказалось у меня на голове, а тело перехватили так, что ребра затрещали. Меня, словно куль, потащили вниз, совершенно игнорируя жалкие попытки не очень весомого багажа хоть как-то взбрыкнуть. А там, не теряя ни секунды, кто-то второй несколько раз крепко приложил меня кулаком по голове. Прямо через дерюгу. Раза четыре, а может, и пять, да так, что я едва не вырубился. Нокдаун уж точно был. Удары пришлись в основном в левую часть моей многострадальной физиономии. Я даже дернуться не мог во время этой экзекуции, потому что тот белобрысый злодей в спецовке продолжал бережно прижимать меня к себе так, что вздохнуть было невозможно.

Куда мои семь лет против двадцати?

Потом меня, как отработанный материал, швырнули на сыру землю, скрипнули подвальной дверью, и только звук быстро удаляющихся шагов ознаменовал завершение этого странного воспитательного акта.

Первое, что я сделал, – это смачно и звонко чихнул: то, что страшно хотелось сделать при первом же контакте с этой пыльной и вонючей мешковиной. Раньше как-то не получалось. Потом я кое-как освободился от пут и привалился спиной к грязной стенке. В темноте плавали яркие гроздья феерических огней. Биение сердца отдавалось в голове болезненным колокольным звоном. Этот «кто-то второй», нанося удары, явно не соизмерял своих сил с моим нежным возрастом. Я потрогал разбитую губу и быстро заплывающий левый глаз. Потом оторвал кусок мешковины, намочил его под струйкой сочащейся из трубы воды и прижал к лицу.

Вот так. Чем быстрее охладить гематому, тем менее выразительными будут визуальные последствия. Хотя в данном случае…

Я, кряхтя и шатаясь, встал на ноги и направился вон из подвала.

Прыгать, говоришь, красиво научился? Как завещали незабвенные китайские мастера? Любимый удар – «Порхающая бабочка сметает пыльцу с нефритового лотоса».

М-да…

Чего же сейчас-то не порхалось? Видимо, что-то все же мешает нашему танцору…

Губа стала болезненно пульсировать. Все удары пришлись в одну сторону. Слева. Значит, злодей бил одной рукой. Справа. По длинной дуге, судя по фиксированным временным промежуткам. Кто у нас так бьет?

Да чего там анализировать.

От кого прилетит, я уже точно знал – еще до окончания транспортировки моего обездвиженного тела в темноту подвала. Скажу больше. Что-то подобное я даже предполагал с того самого момента, когда поверженный не далее чем вчера Тоха Исаков выискивал меня глазами в толпе триумфаторов нашего района. Только его оперативность меня несколько смущает. И это лишь первая странность.

Есть и вторая. Дело в том, что в наши пацанские разборки запрещается привлекать взрослых участников. Это – табу. Налицо – грубейшее нарушение всяческих мальчишеских правил и традиций. Вплоть до процедуры публичного остракизма. А он на это пошел. Почему?

Есть еще и третье.

Ответка не должна прилетать анонимно. Обиженная сторона, встающая на тропу вендетты, совершенно не заинтересована в конфиденциальности. «Вернуть лицо» можно только при наличии восхищенной аудитории, выносящей неписаный вердикт о свершении акта справедливости.

Тогда что же произошло?

Тупое мочилово якобы неизвестными лицами? Ради какой цели? Чтобы потешить ноющую жажду мести? Расправа ради расправы? А мораль? Я чего должен понять-то? Кого забояться на всю оставшуюся жизнь? Ерунда какая-то.

Странно все это. И необычно.

Вот и мой подъезд. Только мне пока сюда рановато.

Я зашел в соседний, поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице и, с трудом дотянувшись до звонка, вонзил палец в кнопку. Раздались шаркающие шаги, и дверь открылась.

– Здрасте, баба Рая! К вам можно?

– Заходи, милок. Заходи. Не разувайся. Не прибрано. Ты откель такой красивый?

– Так, споткнулся…

Когда отца Трюханова забрали в СИЗО, Вадим остался жить с бабушкой[1].

О моей роли в разоблачении мичмана-двурушника они, разумеется, ничего не знали и знать не могли. Я же, мучаясь интеллигентскими комплексами, стал чаще заходить в гости к Трюхе. А с бабой Раей мы и раньше чуть ли не дружили. Боевая медсестра со времен Великой Отечественной в моем плачевном положении была более чем кстати.

– А ну-ка, давай сюда эту грязь. – Баба Рая отобрала у меня тряпку и подтолкнула в сторону кухни. – Деретесь все и деретесь. На, приложи! Только разморозила.

Она припечатала к моей испорченной физиономии смачный кусок говядины, сочащейся красным.

– Ниче се! Кто это тебя так, Булка? – Это из комнаты появился Трюха, местный пироманьяк и поджигатель. – Это что, Тоха, что ли?

Понятно?

А ведь Трюха и не аналитик вовсе. И далеко не Сократ. Ишь ты, даже не напрягаясь определил злодея.

– Не знаю точно, Вадюха. Темно было. Я чего зашел-то. Ты ведь с Исаковым, ну, с Тохой, учишься вместе?

– Ну.

– А где живет, знаешь?

– Ну где-то за балкой…

– Понятно, что за балкой. А точнее?

Трюха наморщил свой широкий лоб.

– Давай сюда мясо, – прервала нас баба Рая, – а ну, выше голову. Терпи, солдат.

На губе зашипело. Ваткой, смоченной в перекиси водорода, она стала врачевать мои боевые раны, крепко ухватив за подбородок.

– Вадюха, вспоминай, – просипел я сквозь сжатые зубы.

– Ну, дом там… с крышей… ворота железные… зеленые…