Фатальное колесо. Дважды в одну реку - Виктор Сиголаев

А если выбор делать необходимо? Жизненно необходимо.

Что делать?

Остается одно – ошибаться!

И человек заведомо идет на ошибку. Сознательно! Он знает об этой опасности и использует при этом целый арсенал самоубеждения – мораль, опыт, религию, общественное мнение, моду наконец.

Кто знает, в какую сторону покатится шарик с пригорка?

Никто, кроме ветра, порыв которого в определенную сторону горизонта станет решающим.

Только в ветре нет разума. Это просто стихийный поток воздуха, зависящий от малоизученных атмосферных явлений. Общественное мнение и мода тоже есть суть явления неодушевленные. Хотя и зависят от реакции разумных существ. Ведь нас можно назвать разумными? Можно, наверное, хотя иногда и с трудом.

И получается очередное ФАТАЛЬНОЕ КОЛЕСО, неподвластный человеку заколдованный круг: люди своими ошибками, полуошибками, заблуждениями и редкими попаданиями в истину формируют духовную среду вокруг себя, а среда влияет на поступки людей, которые этими своими поступками, словно микроскопическими толчками, вновь видоизменяют атмосферу собственного окружения. Это при условии, что некоторые поступки отдельных людей совершаются, что называется, не в мейнстриме, не в системе, вразрез правилам, закономерностям и традициям, которые установились в данный момент истории человеческой цивилизации.

В заведомо ошибочном направлении!

Не благодаря, а вопреки.

Так, как я обычно и поступал в течение последних двух недель.

Да что там! В течение всего последнего года, чего греха таить!

Образно говоря, отдавал предпочтение не слону, не муравью, а, скажем… соломинке! Или бревну. Или… еноту-полоскуну, который вообще не в теме. А вот выбирал то, что мне нравится, и все тут! Несмотря на то что все вокруг охреневали от моего выбора.

Все, включая врага.

…Которого я УБИЛ…

В конце концов, взял и… убил…

Да. С недавнего времени на мне висит печать Каина.

По крайней мере, я сам лично так себя ощущаю, в очередной раз истязая собственную совесть интеллигентскими розгами.

В шприце, как я и ожидал, оказался яд. Что-то не очень сильное, но без надежды на выживание. И не быстродействующее, на мою беду. Название лекарства мне говорили, но я не запомнил. Из-за того, что тяжелое сотрясение мозга.

Именно потому что яд был не очень быстродействующим, покойный белобрысый злодей отделал мою бессознательную тушку по первое число. А потом и сам отдал богу, нет, скорее дьяволу, свою черную душу.

Нас так и нашли сотрудники спортзала, которые услышали выстрелы в потайном ходе, – в тесных объятиях, в крови, в соплях и, искренне прошу извинения, в дерьме и блевотине. Последние две позиции, к счастью, касались уже не меня.

Я теперь опять нахожусь в нашем медицинском учреждении.

Причем вновь со своим драгоценным инструктором и бесценной подругой: Ирина тоже проходит курс реабилитации в соседней палате. И опять мы на целом этаже в гордом одиночестве – кроме нас двоих, в этом храме здоровья и боли никаких пациентов больше нет. Даже Веня со Славиком задержались тут не больше суток.

А вот мы лечимся уже вторую неделю.

– Привет, киллер.

Нехарактерное для семидесятых словечко «киллер» Ирина внаглую слизала у меня. А теперь пригоршнями сыплет свою ароматическую соль в мою зияющую душевную рану.

А вот интересно, сколько на ее совести жмуриков? Не говорит.

Почему-то мне кажется – ни одного. Хотя она боевой полевой агент экстра-класса и техникой отъема жизни у себе подобных владеет в совершенстве. Просто молода больно.

И легкомысленна… бывает, когда можно расслабиться.

– Привет, наркота.

Тоже нетипичное определение для эпохи развитого социализма.

К слову, «с иглы» Ирину уже сняли. Она в полной мере испытала на своей симпатичной шкурке все прелести ломки и теперь стремительно шла на поправку. Даже в весе набрала, но этот козырь я всегда придерживаю в резерве.

– Алфавит вспомнил?

Это она о моей тормознутости из-за сотрясения. Что больше всего в ней ценю – так это исключительную деликатность. И милосердие. И еще с десяток прекрасных душевных качеств и свойств характера.

– Бе… Ме… Фе… – начал я юродствовать. – Ой, трудно, тетенька. Же… Пе… Как там дальше? Имя, сест-га!

Этого прикола она не знает, потому как «Мушкетеры» с Боярским даже еще и не в проекте. Надо еще года четыре подождать.

– Марфушенькой меня кличут, мальчик. Душенькой.

Ха! «Морозко» она уж точно смотрела, нашла чем удивить.

– Лишь бы не дурочкой, – непроизвольно снижаю я интеллектуальный уровень нашей пикировки.

И тут же расплачиваюсь за это.

– Тут, кстати, к одному дурачку местному родственники из Болгарии приехали. Говорят, хрен ему больше, а не спортивную гимнастику.

Я как подорванный подскакиваю с постели:

– Где, где они? А кто там?

– Да вон, под окном. Минут десять уже стоят. Пока ты бекаешь-мекаешь тут.

Я рванулся к подоконнику, чувствуя, как знакомый горячий ком стремительно покатился из груди к горлу.

Так и есть! Знакомые все лица.

Это уже становится традицией, сколько раз ни заходи в эту бурную реку – хоть дважды, хоть трижды…

Мама, отец, братишка и бабуля – только завидев меня, начинают что-то кричать, смеяться и махать руками, будто они на перроне, а я в окошке отправляющегося вагона.

Никуда я не уезжаю, я здесь, родные мои!

И опять у них сумки, баулы, авоськи с провизией, как будто меня здесь не кормят. И вновь у меня по щекам горячие слезы, и вновь я что-то беззвучно кричу в ответ и яростно машу рукой. И что-то душит меня изнутри – то ли смех, то ли рыдания, то ли… да не знаю я что.

Ведь мне всего семь лет!

Хотя… когда-то в прошлой жизни… Где-то я уже это все… уж точно видел!