Огненный тыл - Александр Тамоников

Картина предстала безрадостная. Часть Позненского укрепрайона между деревнями Батоги и Грязино. Оборонительную линию возводили в спешке, уже после начала войны, – не особо утруждаясь логикой и смыслом. Был приказ, и армейские чиновники его исполняли. Прерывистая линия дотов, два ряда траншей с землянками и блиндажами, противотанковый ров. На его строительство мобилизовали людей из окрестных деревень. Над полем витал удушливый трупный запах.

Бой шел примерно двое суток назад, даже не бой – побоище. Противник обошел позиции обороняющегося батальона, ударил с тыла. В сражении явно участвовала немецкая бронетехника. Трупы своих солдат немцы увезли (их было немного), красноармейцев оставили – сами сгниют и станут удобрением на новых пахотных землях. Укрепрайон подвергся массированному артиллерийскому обстрелу. Потом ударили с фланга, пройдя по заболоченной низине. Пушки старых танков Т-26 и БТ-7 калибром 45 мм не могли пробить броню новых немецких машин, а сами горели как факелы. На поле осталось не меньше десятка сгоревших танков, и среди них лишь один немецкий, подорванный, очевидно, связкой гранат.

Траншеи превратились в месиво из земли и бревен, противотанковый ров защитникам не понадобился – немцы его обошли. Долговременные огневые точки превратились в обугленные горки. Враг применял технологию, отработанную еще в Польше. Слабым местом дотов были вентиляционные отдушины и места вывода кабелей. Немцы отыскивали эти участки, направляли в них огнеметные струи – пламя проходило по ходам и выжигало все, что находилось в доте. Зачастую защитники даже не успевали покинуть этот бушующий пламенем ад, превращались в головешки вместе со своими орудиями и пулеметами…

Смотреть на это было тошно. Охватывало какое-то цепенящее отчаяние.

С северо-запада доносился гул – там перемещалась боевая техника. На укрепрайоне немцев не было. Но бежать по полю, усеянному трупами, было не совсем разумно.

Шубин отполз в лес, приказал отойти и обогнуть поле, не выходя на открытые участки. Передвигались в темпе – без нытья и возражений. Люди терпели, пот пропитывал одежду. «Защитная пленка, – пошутил, отдуваясь, Паша Карякин, – ничего, пар костей не ломит». Было пять часов дня, когда группа вошла в лес и спустилась в овраг.

– Обеспечить пути отхода, – распорядился Глеб, – пятнадцать минут на отдых.

– Да чего тут обеспечивать, товарищ лейтенант? – заныл Ершов, сбрасывая рацию. – Нет же никого во всем лесу…

– А при шухере улетим на воздушном шаре? – Шубин окинул подчиненного таким взглядом, что тот прикусил язык. Не понимают, что живы только благодаря осторожным действиям.

Овраг тянулся, как дорога, – в два конца, имелись сравнительно удобные подъемы: один в тридцати метрах, другой чуть дальше. Люди упали без сил, восстанавливая дыхание. Баттахов сел на глиняный ком, привалился спиной к обрыву и закрыл глаза. Не шевелился, размеренно дышал.

– Чего это с ним? – не понял Чусовой.

– Да все с ним нормально, – отмахнулся Дубровский, – нас не научили, а жаль. Штучки их шаманские. Мгновенно засыпает, расслабляется, и через четверть часа будет полон сил, побежит впереди паровоза. А мы пока накуримся, поболтаем, толком не отдохнем…

– Так пусть научит.

– Делать ему больше нечего, – фыркнул Влад, – учить бестолковых своим штучкам. Это долгий процесс, люди годами тренируются.

– Ну и не надо, – буркнул Карякин. – Мы хоть покурим, поболтаем, насладимся короткими минутами, верно, товарищ лейтенант? Не знаю, кому как, а мне курение только помогает.

– Ерунда эти шаманские штучки-дрючки, – пробормотал Ершов, переворачиваясь на другой бок. – Шаманы-шарлатаны только мозги засоряют коренным северным народам, отвлекают от важных дел…

По неподвижному лицу сновидца проплыла загадочная улыбка – оздоровляющий сон не мешал воспринимать действительность.

Разведчики возвращались к жизни. Смертин извлек кисет, обрывки газетной бумаги – не самый подходящий материал для самокруток. Но в крайнем случае годился и такой. Подтянулись алчущие Ершов и Карякин.

– Ванька, не жадничай, – пробормотал последний, – для лучших друзей ничего не жалко. Вот убьют тебя завтра, а то и сегодня, – и на хрена тебе эти запасы? А на том свете приятно будет – все же с лучшими друзьями поделился.

– А что у немцев не взяли? – вяло отбивался Смертин. – Куча трупов, и у всех карманы забиты куревом. Им точно без надобности.

– Шутишь, Ваня? – Ершов запустил руку в чужой кисет, – мы люди тонкие, чувствительные, немецкие сигареты курить не можем. Это даже не сигареты, а трупный яд какой-то…

Разведчики подползли ближе.

– Курить будете, товарищ лейтенант? – предложил Смертин.

– Не хочу, спасибо. Да и вам не советую, хреново потом будет.

– Извиняйте, товарищ лейтенант, – в предвкушении мурлыкал Карякин, сворачивая цигарку. – А вдруг и впрямь помирать придется, а мы не покурившие?

Глеб, откинув голову, замолчал. Разведчики непринужденно общались. Некурящий Канторович вяло отбивался от предложенного «курительного кулька». Национальность при отборе людей не имела для Шубина значения. Было негласное распоряжение не принимать представителей «неблагонадежных» наций, в основном прибалтов и жителей Западной Украины, и этим указаниям следовали. Про евреев ничего не говорили.

Миша Канторович имел мышечную массу, до войны учился в Ленинграде на бухгалтера. В 1940-м отправился в армию, невзирая на протесты родителей, служил нормально, ничем не выделялся. Мать работала в «Эрмитаже» на руководящей должности, отец имел отношение к обновленному после прихода Берии НКВД. Чем он занимался по роду службы, узнать не удалось, но отношения с сыном были натянутые: с отцом Канторович практически не общался и, казалось, стесняется своего родителя. Видимо, имелись основания. Боец он был исправный, с юмором и воображением, нареканий по службе не имел. Его присутствию в полковой разведке сначала удивлялись, потом привыкли.

Шубин вяло слушал их разговоры, прикрыв глаза. Якут Баттахов не шевелился и, если честно, Глеб ему завидовал. Парень не уставал и даже не потел – последнее относилось к особенностям организма.

Сдавленно выражался, косясь на командира, Виктор Чусовой, бывший водитель с элеватора. За плечами – война с белофиннами, обморожение, ранение, потом снова в строй. В колхозную бытность – хулиган, драчун, чуть не сел за драку, но выпутался.

Шубин долго колебался, но все же взял парня, поставив ему кучу условий. И что интересно, не пожалел…

На театре военных действий происходило что-то страшное. Это был дурной сон, разум отказывался воспринимать реальность. Красная Армия целый месяц катилась на восток, теряя на полях сражений сотни тысяч, если не миллионы, солдат. Под Минском и Белостоком советским войскам нанесли сокрушительное поражение. Подвижные части группы армий «Центр» устремились к Орше, Витебску и Могилеву. Оборона трещала по швам. Танковые группы без усилий ее прорывали. Удары во фланги механизированными корпусами были сродни булавочным уколам. Западный фронт развалился, просто перестал существовать. Командующего фронтом генерала Павлова арестовали. Военная коллегия Верховного суда приговорила его к расстрелу – за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов, за бездействие и развал управления войсками.