Безумный Макс. Ротмистр Империи - Михаил Ланцов

Татьяна же молча переводила ошалелый взгляд с отца на Максима.

– Иван Николаевич Меншиков-Корейша и Елена Григорьевна Строганова были любовниками в конце 1888 года. Недолго. Но спустя девять месяцев родился плод их любви, о чем Елена Григорьевна и призналась Ивану Николаевичу, будучи на смертном одре. В начале января 1908 года он получил от нее письмо с фотокарточкой. Меншиков-Корейша показал их мне, умоляя позволить сохранить репутацию дамы и держать это обстоятельство в тайне. Ведь Максима она скрывала от всех, боясь огласки и осуждения.

– Ты знал? – с легким холодком поинтересовалась Татьяна.

– Нет. Я же ничего этого не помню, – ответил парень. – Мне в ноябре Иван Николаевич рассказал. Признаться, я не сразу поверил. Подумал, что он меня разыгрывает…

Поговорили.

А уже на следующий день Императору пришлось обнародовать сведения о том, что Максим – внук Великой княгини Марии Николаевны, славной своим одиозным и лихим нравом. Что только добавило немало остроты ситуации. Ведь Государь не спешил признавать парня членом Августейшей фамилии в силу морганатической природы родства и незаконнорожденности. Даже после венчания…

И грянул гром!

Общественное мнение в одночасье раскололось.

Небольшая группа Романовых, возглавляемая Великим князем Николаем Николаевичем младшим, демонстративно скривилась от «выходки бастарда». Их поддержала часть аристократов самого высокого полета. Еще неделю назад они отзывались о парне довольно тепло. А тут раз, и всё. Он стал для них мерзавцем. Хуже того – удару подверглась и молодая супруга. По столице стали гулять слухи, будто бы дочери Императора – суть обычные шлюхи, дающие всякому быдлу в подсобках.

Слышать такие сплетни было больно и обидно. Но определить точно, кому нужно «сломать лицо», не получалось. Опытный, видно. Спасало лишь то, что слухи эти были весьма непопулярны.

Бо́льшая часть дома Романовых и Высшего света отреагировала сдержанно. То есть затаилась, набрала попкорна и стала дожидаться развития этого конфликта. В то, что мужчина, взявший на шпагу штаб армии, имея всего два десятка бойцов, спустит такие обидны, не верил никто. Да и про внезапное исчезновение Распутина слухи ходили один чудней другого.

Кое-кто, кстати, Максима даже поддержал. Например, Михаил Александрович – брат императора – прислал ободрительное письмо с самыми наилучшими пожеланиями. Ротмистр ответил. Завязалась переписка. Мягкий, либеральный, но интересный и умный. Каши с ним, конечно, не сваришь, но как приятель – лучше не придумаешь.

К сожалению, несмотря на то что злобствовала очень немногочисленная публика, радости это не добавляло. Очень уж высоким и крепким оказалось их положение. Из-за чего жизнь у парня стала очень острой и насыщенной – его успехи затирались, заминались и всячески гасились на самом верху. А Император стал идти против своего окружения.

Еще хуже стало после того, как в феврале 1915 года погиб Гвардейский кавалерийский корпус, включая лейб-гвардии Гусарский полк. А вместе с ним и пять братьев Константиновичей, относящихся к Максиму крайне положительно[9]. Потом, правда, выяснилось, что они в плену, но обстановку это не улучшило. Особенно в свете утраты знамени и фактического уничтожения полка, к которому ротмистр был приписан.

В принципе можно было бы и возродить всю конную гвардию. Но с этим не спешили, просто выведя полки в резерв. Распускать, кстати, тоже не торопились. Из-за чего Максим подвис в воздухе.

Понимая, что от него ждут прошение на перевод и, желательно, куда подальше от лейб-гвардии, ротмистр сделал ход конем. Он подал прошение на имя Государя с просьбой преобразовать бывший запасной эскадрон своего полка в отдельный лейб-гвардии эскадрон. Формально – при его полку, но без упоминания в названии. Немного поколебавшись, ему это позволили. А почему нет? Чем бы дитё ни тешилось, лишь бы на глазах не мелькало. Сидит себе в Царском Селе. Возится с солдатиками да мастерскими. И пусть. Главное, чтобы подальше от дел серьезных и важных.

Но дурной ротмистр не смог качественно прикинуться ветошью и намеков не понял. Он продолжал активную деятельность. Например, с ноября 1914 года начал активную переписку с широким кругом людей. В том числе и с такими энергичными, деятельными кадрами, как Колчак, Врангель и прочие. Не говоря о своем «добром фее» – генерале Ренненкампфе. С тем-то понятно – каждую неделю уходило свежее письмо в пухлом конверте. И обсуждали они совсем не мимозы с ландышами.

Особенно Максим сдружился с Колчаком, имея возможность беседовать лично. А потому и смог подбить Александра Васильевича на реализацию довольно необычного предприятия…

Дело было так.

Послушав о том, чем занимается Балтийский флот, ротмистр стал рассуждать про Цусимский синдром.

– Что? Какой-такой синдром? – удивился Колчак.

– Цусимский. Вы о нем не знаете?

– Нет.

– После серии поражений в Русско-Японской войне и, особенно, после разгрома Русского Императорского флота в Цусимском сражении моряки наши стали воевать от самой что ни на есть глухой обороны. Боятся наступления. Боятся нового страшного разгрома.

– Но позвольте! Немецкий флот же на голову сильнее нашего!

– И где он стоит?

– Это мне неизвестно, – развел руками Колчак, но весьма неуверенно.

– В Вильгельмсхафене! В Северном море! А здесь, на Балтике, у немцев и кораблей почти нет. Только легкие силы, притом в ограниченном масштабе!

Проболтали они в тот раз несколько часов. Через неделю еще раз встретились. И еще. А потом, вдохновленные своими фантазиями, заявились к командующему Балтийским флотом фон Эссену, с которым у Колчака были удивительно хорошие личные отношения…

И вот 2 февраля 1915 года однотипные броненосцы «Андрей Первозванный»[10] и «Император Павел I» вышли малым ходом в сторону Ирбенского пролива. Их задача была проста и обыденна – прикрыть минные постановки.

В Рижском заливе к ним присоединились четыре канонерские лодки типа «Гиляк II»[11], а также группа эсминцев. На первый взгляд – все прилично и в рамках задуманного дела. Одна беда – на канонерках и эсминцах были слишком уж большие команды… и не имелось мин…