Корсиканская авантюра - Питер Мейл

Ребуль оставил Элену с Сэмом на палубе, они развалились в шезлонгах, считая звезды. Вернулся Ребуль с бутылкой и тремя бокалами

– Мы обязаны завершить вечер по-корсикански, – заявил он, – пропустив по глоточку. Чтобы спать как младенцы.

Ребуль поставил бутылку на стол. Внешне она не имела ничего общего с теми шикарными до безумия сосудами, которые так часто выставлялись после обеда. У нее не было ни этикетки, ни красивой пробки. То есть какая-то этикетка была, приклеенная сбоку бумажка с надписью от руки: «Myrte». Пробка тоже была, корковая, потемневшая от времени, с виду казалось, что ею затыкали не одну бутылку. В общем, приза за элегантность эта бутылка точно не получила бы.

Ребуль выстроил бокалы в ряд и принялся разливать:

– Это производит один фермер, сосед моей двоюродной бабушки из Спелонкато. Ягоды мирта заливаются eau-de-vie[18]с сахаром, добавляется лимон и пара бутонов гвоздики.

Он пододвинул по столу два бокала.

Элена сделала глоток. Потом еще один.

– О да, – проговорила она тоном знатока. – Кажется, я улавливаю нотки гвоздики. – Она улыбнулась Ребулю. – К такому можно здорово пристраститься. Замечательное, сладкое, но при этом терпкое. Интересно, этот бабушкин фермер не мог бы сделать такой ликер для меня?

На следующее утро они двинулись на юг. Ребуль хотел показать им деревню Жиролата, попасть в которую можно только по морю или верхом на муле и где один его старинный друг, Себастьян, решил проводить каждое лето после выхода на пенсию. Чтобы не заскучать, он открыл на берегу бар, нанял в барменши симпатичную местную девушку, а на себя возложил более чем скромные обязанности шеф-повара. Поскольку в меню значилось ровно одно блюдо – местный langouste, – от кухонных хлопот у него оставалась уйма времени, чтобы предаваться любимому хобби – сидению на солнышке.

Себастьян стоял у кромки воды, приветствуя их, сходивших на берег, – жилистый, загорелый как головешка, с лицом в сети морщинок, освещенным широкой белозубой улыбкой. Он обнял Ребуля, поцеловал руку Элене, обменялся рукопожатием с Сэмом и повел их по пляжу к низкой лачуге без одной стены, где под выгоревшими полотняными зонтами стояли столы и стулья. На вывеске над барной стойкой было написано «Le Cac Quarante», а внизу, маленькими буквами: «Les chèques sont pas acceptés»[19].

– «Cac Quarante», какое-то странное название для бара, – заметила Элена. – Это какое-то корсиканское блюдо?

– Не совсем, – усмехнулся Ребуль. – Это французский аналог индекса Доу-Джонса, отражает движение цен акций сорока крупнейших компаний на бирже. Собственно, там Себастьян и работал.

Они расселись вокруг стола, изучая написанную от руки винную карту размером с почтовую открытку, когда у Ребуля зазвонил телефон. Он встал из-за стола и принялся прогуливаться по пляжу, отвечая на звонок. Когда он вернулся, лицо у него было хмурое. Усаживаясь, он покачивал головой.

– Вы не поверите. Звонила Клодин. Только что заявился агент по недвижимости вместе с Вронским, этим русским маньяком на вертолете. Они сказали Клодин, что я разрешил им осмотреть дом. Пока она разговаривала со мной, они успели прошмыгнуть в гостиную. В общем, я велел ей звонить в полицию, чтобы их выдворили оттуда. – Ребуль снова покачал головой. – Невероятно.

Сэм вынул бутылку из ведерка со льдом и налил ему бокал вина.

– Может, это поможет. «Canarelli», любимое rosé Себастьяна.

И точно, после первого же долгого оценивающего глотка Ребуль успокоился.

– Скажи мне, Сэм, – начал он, – что было бы, если бы такое произошло в Америке?

– Ну, не забывай, что в Штатах твой дом не твоя крепость, если нет ружья. Наверное, в Америке мы бы его пристрелили. Обычно это помогает.

Ребуль улыбнулся, хорошее настроение вернулось к нему.

– Нужно будет запомнить.

Langoustes были свежие, упругие, сладкие, приправленные таким густым майонезом, что его впору было резать ножом, на яичных желтках и корсиканском оливковом масле «экстра верджин». После того как была заказана вторая бутылка вина, разговор перешел на планы Элены и Сэма купить в Провансе какое-нибудь жилье; ничего грандиозного, но, по словам Элены, обязательно beaucoup de charme[20].

– Должен вас предостеречь, – сказал Ребуль, – именно эти слова провансальские агенты по недвижимости впитывают с молоком матери. Шарм – отличное оправдание для темных комнат, крошечных окон, низких потолков, сомнительной канализации, крыс в подвале, летучих мышей в ванной и всего остального, что иначе считалось бы недостатком. Если дом чуть жив и вот-вот развалится, значит он полон un charme fou – сумасшедшего шарма. И, как будто этого недостаточно, у него еще будет «громадный потенциал». В общем, не удивляйтесь, если агент предложит вам надеть розовые очки. – Он умолк, чтобы сделать глоток вина. – В любом случае, когда вернемся, я вам найду пару человек, с которыми можно будет связаться.

Спустя три солнечных ленивых дня они вернулись. Для всех троих то был короткий, но волшебный отдых от реальной жизни, вселивший в них благожелательность по отношению к остальному миру. Которая, конечно, не могла длиться долго. Реальная жизнь терпеливо дожидалась.

Элена, оставившая электронные ссылки на офис в Фаро, открыла свой «Блэкберри» и обнаружила дюжину сообщений от клиентов, о которых она благополучно позабыла. Сэм, человек слишком занятый радостями жизни, чтобы размышлять о смерти, получил чрезвычайно суровое электронное письмо от своего адвоката, который признавался, что сильно обеспокоен его неизменно провальными попытками составить завещание. А Ребуля против его воли все сильнее поглощали мысли о Вронском. Не столько мысли, сколько вопросы. Но когда кто-то проявляет такой агрессивный интерес к твоему дому, желание разузнать об этом человеке вполне естественно.

К счастью для Ребуля, у него был Эрве, старый друг, преуспевший по службе и сейчас возглавлявший полицию Марселя. Как Ребуль уже не раз убеждался в прошлом, у Эрве имелись связи повсюду: в криминальном мире, в правительстве, в Интерполе, даже в коридорах власти Торговой палаты. Ребуль и Эрве встречались за ланчем раза три-четыре в год, чтобы обменяться сплетнями и полезными советами. И такой распорядок устраивал обоих.

– Ну, mon vieux[21], что ты натворил на сей раз? – осведомился Эрве. – Получил кучу штрафных квитанций? Оскорбил полицейского? Или тебя снова застукали, когда ты щипал девчонок за задницу?

В трубке раздался смех, и Ребуль представил себе лицо Эрве: круглое, улыбающееся, бодрое, с выражением, вводящим в заблуждение. За этим выражением скрывался жесткий и целеустремленный полицейский, которым, как знал Ребуль, его друг был на самом деле.