Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

(АВТОПОРТРЕТ: Мальчик прячется в мальчике, прячущемся в мальчике.)

– Это, по-моему, не искусство. Это… – она обрывает на полуслове. – Это из-за тебя, Ноа. И прекрати ходить за мной по пляжу. Если я там с кем-нибудь целоваться буду?

– С кем? – Я всего на два часа тридцать семь минут и тринадцать секунд младше сестры, но она всегда заставляет меня чувствовать себя младшим. И меня это бесит. – С кем бы ты могла целоваться? Ты уже целовалась?

– Я отвечу, если ты расскажешь, что произошло вчера. Я знаю, что было что-то, из-за чего мы сегодня не могли пойти в школу как обычно. – Я не хотел видеть Зефира или Фрая. Здание старшеклассников рядом со зданием для средних классов. А я предпочел бы с ними вообще больше не встречаться. Джуд касается моей руки. – Если кто-то тебе что-то сделал или сказал, рассказывай.

Сестра пытается прочесть мои мысли, так что я закрываю ставни. Прямо быстро захлопываю, и она остается по другую сторону. Это уже не похоже на прошлые ужастики: на то, как она в прошлом году дала по морде ожившему валуну Майклу Стайну во время футбольного матча за то, что он обозвал меня отсталым, когда я засмотрелся на нереально крутой муравейник. Или когда меня подхватило отбойной волной и ей с папой пришлось вытаскивать меня из океана на глазах у целой кучи говносерфингистов. Нет, теперь все иначе. С этой тайной я все равно что постоянно хожу по углям босиком. Я встаю с дивана, чтобы избежать любой возможной телепатии, – и тут до нас доносится крик.

Очень громкий, дом вот-вот расколется надвое. Точно так же уже бывало недавно.

Я снова падаю на диван. Джуд смотрит на меня. Цвет ее глаз – как самый прозрачный светло-голубой ледник, я рисую их почти только белым. Обычно, если в них посмотреть, начинаешь парить, видеть пушистые облака и слышать арфы, но сейчас они попросту испуганны. А все остальное забыто.

(ПОРТРЕТ: Мама и папа со свистящими чайниками вместо голов.)

Джуд начинает говорить как маленькая, детским голоском, как с мишурой.

– Ты правда думаешь, что бабушка поэтому порекомендовала эту школу? Потому что видела моих летающих женщин из песка?

– Да, – лгу я. На самом деле я думаю, что она была права с самого начала. Что это из-за меня.

Джуд прыгает ко мне поближе, и мы сидим плечом к плечу. Вот такие мы. Наша любимая поза. Слепленные. Именно также мы лежим на фотографии с УЗИ еще в мамином животе, именно так было и на рисунке, который Фрай вчера разорвал. В отличие от почти всех других земных организмов, мы, начиная с образования самых первых клеточек, были вместе, появились на свет вместе. Поэтому мало кто замечает, что в основном за нас двоих говорит Джуд, поэтому мы можем играть на пианино только в четыре руки, а не по одному, поэтому не устраиваем войн – за все эти тринадцать лет мы друг с другом постоянно согласны. У нас всегда два камня, двое ножниц и две бумаги. Я рисую нас либо так, либо половинками.

От этого слияния меня захлестывает волна спокойствия. Она делает вдох, я вторю. Может, нам пора из этого вырасти, но зачем. Я хоть и смотрю строго вперед, вижу, что сестра улыбается. Мы вместе выдыхаем, вместе вдыхаем, выдыхаем, вдыхаем, выдыхаем, выдыхаем и вдыхаем до тех пор, пока даже деревья не забывают, что было вчера в лесу, пока родительские голоса не переходят из злобы в музыку, пока мы не становимся не просто одновозрастными, а вообще одним цельным человеком.

Неделю спустя все меняется.

Сегодня суббота, мама, Джуд и я в центре города, в кафе на крыше музея, потому что мама выиграла спор и мы оба уже в этом году будем подавать документы в ШИК.

Джуд сидит по другую сторону стола от нас с мамой, они разговаривают, и в это же время сестра шлет мне беззвучные угрозы меня убить, поскольку ей кажется, что у меня рисунок получился лучше, чем у нее. У нас конкурс. А судья – мама. Да, возможно, мне не следовало помогать Джуд – Она уверена, что я хотел испортить ее работы. Без комментариев.

Она тайком корчит мне рожу с закатыванием глаз. 6,3 по шкале Рихтера. Я думаю о том, не отдавить ли ей ногу под столом, но воздерживаюсь. Вместо этого я пью горячий шоколад и тайком подсматриваю за ребятами постарше слева. Что касается моего двух с половиной метрового конкретного долдона, все еще никаких последствий не было, за исключением моих фантазий (АВТОПОРТРЕТ: Мальчика скармливают по кусочкам огненным муравьям). Хотя, может, Зефир и действительно не собирается никому говорить.

У всех пацанов за соседним столиком пирсинг в ушах и в бровях, и они подкалывают друг друга, как выдры. Наверное, они учатся в ШИКе, мне так кажется, и у меня от этой мысли все тело начинает гудеть, как натянутая тетива. Один из них луноликий с голубыми глазами-блюдцами и лопающимися красными губами, как с картины Ренуара. Я обожаю такие губы. Я делаю быстрый набросок этого лица, а один палец лежит под столом на штанах, он вдруг замечает, как пристально я на него смотрю, и вместо того, чтобы окинуть меня злобным взглядом, чтобы я уткнулся, он мне подмигивает, медленно, нет возможности подумать, что показалось, а потом снова переводит внимание на своих друзей, а я из твердого состояния перехожу в жидкое.

Он мне подмигнул. Как будто бы он в курсе. Но от этого не было неприятно. Совершенно. Вообще-то, я даже не могу перестать улыбаться, а теперь – ой-ой – он снова на меня смотрит и тоже улыбается. У меня лицо начинает закипать.

Я пытаюсь сосредоточить внимание на маме и Джуд. Они обсуждают бабушкину библию с бредятиной. В который раз. Мама говорит, что это энциклопедия старых верований. Что бабушка собирала в разных местах и у разных людей все эти идеи, она даже оставляла ее открытой у себя в магазине на прилавке возле кассы, чтобы все покупатели могли туда и свою ахинею вписывать.

– На самой последней странице, – сообщает мама сестре, – написано, что в случае ее безвременной кончины она завещается тебе.

– Мне? – Сестра окидывает меня самым самодовольным взглядом, на какой только способна. – Исключительно мне? – Она уже вся сияет.

Ну и ладно. Можно подумать, мне нужна эта библия.

– Я цитирую: «Эта книга завещается моей внучке, Джуд Свитвайн, последней живущей носительнице Дара Свитвайнов», – говорит мама.

Я заблевываю весь стол салатовым.

Бабушка решила, что у Джуд есть «Дар интуиции Свитвайнов», когда увидела, что она может складывать язык цветочком. Нам тогда было по четыре года. После этого Джуд целыми днями сидела со мной возле зеркала, снова и снова нажимала мне на язык пальцем, пытаясь научить меня этому фокусу, чтобы и у меня был дар Свитвайнов. Но без толку. Язык гнулся любыми фигурами, только цветочком не складывался.

Я снова смотрю на столик с выдрами. Они собираются уходить. Луноликий мигун набрасывает рюкзак на плечо и говорит мне «пока» губами.

Я сглатываю, опускаю взгляд и вспыхиваю.

Затем принимаюсь рисовать его в уме по памяти.

Когда я через несколько минут снова начинаю слушать, мама обещает Джуд, что, в отличие от бабушки Свитвайн, ее дух будет являться к нам настойчиво и в красках, не то что какая-то беглая встреча в машине.