Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

– Мое привидение будет лезть просто всюду, – звучит ее раскатистый смех, руки порхают в воздухе. – Мне совершенно необходимо все контролировать. Вы от меня не отделаетесь! Никогда! – гогочет мама.

Странно то, что вдруг начинает казаться, будто ее захватил ураган. Волосы развеваются, платье чуть-чуть приподнялось. Я смотрю под стол – вдруг там воздуховод или что-то типа того, но нет. Видите? У остальных матерей нет своей собственной погоды. Она так тепло нам улыбается, как щенкам, и у меня в груди начинает щемить.

Я закрываю ставни на весь их разговор, в особенности о том, каким мама станет привидением. Если мама умрет, солнце погаснет. И точка.

Вместо всего этого я думаю о сегодняшнем дне.

О том, как я ходил от картины к картине и просил каждую из них меня съесть, и они все соглашались.

Как все время кожа была мне впору, и ни разу не собиралась складками в районе лодыжек, и не утягивала череп до размеров булавочной головки.

Мама барабанит по столу, и я возвращаюсь к реальности.

– Ну, посмотрим, что в альбомах, – воодушевленно говорит она.

Я сделал четыре рисунка пастелью из постоянной коллекции —

Шагал, Франц Марк и два Пикассо. Я выбрал их потому, что было ясно – эти картины смотрят на меня так же пристально, как и я на них. Она сказала что нет необходимости делать прямо точные копии. Я вообще не стал копировать. Я встряхнул оригиналы в своей голове и выдал их с сильным налетом себя.

– Я первый, – вызываюсь я, впихивая маме свой альбом. Джуд снова закатывает глаза, на этот раз 7,2 по шкале Рихтера, все здание шатается. Но мне плевать, я не могу ждать. Пока я сегодня рисовал, что-то произошло. Как будто глаза заменили на новые, получше. И я хочу, чтобы мама это заметила.

Она медленно перелистывает, потом надевает бабушкины очки, которые висят у нее на шее, и снова просматривает рисунки, а затем еще раз. В какой-то момент она смотрит на меня так, словно я превратился в звездоноса, а потом возвращается к альбому.

Все звуки кафе: голоса, жужжание кофемашины, звон и звяканье тарелок и стаканов смолкают, пока ее указательный палец парит над каждой частью страницы. Я смотрю ее глазами и вижу вот что: они хороши. У меня такое чувство, как перед запуском ракеты. Я точно попаду в ШИК! И у меня еще целый год впереди, чтобы точно это гарантировать. Я уже попросил мистера Грейди, нашего преподавателя по рисованию, научить меня после уроков смешивать масляные краски, и он согласился. Когда мне начинает казаться, что мама наконец закончила, она возвращается в начало. Она просто не может остановиться! Ее лицо кишит счастьем. Ах, и я весь закружился.

Пока на меня не начинается атака. Психический воздушный налет со стороны Джуд. (ПОРТРЕТ: Позеленела от зависти.) Кожа: лайм. Волосы: шартрез. Глаза: лес. Вся: зеленый, зеленый, зеленый. Она открывает пакетик сахара, просыпает немного на стол, а затем делает отпечаток пальца с кристаллами на обложке своего альбома. Бредовый совет из бабушкиной библии на удачу. Мои кишки словно наматывают на кулак. Мне бы надо уже вырвать у мамы альбом, но я не делаю этого. Не могу.

Когда бабушка С. гадала нам с Джуд по ладони, она всегда говорила, что в наших линиях столько зависти, что хватит нам по десять раз жизни перепортить. И я знаю, что тут она права. Когда я рисую нас с Джуд с прозрачной кожей, у нас в животах всегда гремучие змеи. У меня всего несколько. А у сестры последний раз было семнадцать.

Мама наконец-то закрывает мой альбом и отдает мне. И объявляет нам обоим.

– Конкурс – это глупо. Давайте посвятим субботы тому, чтобы смотреть на чужие работы и учиться самим. Согласны, дети?

Говорит это она, даже не открыв альбома Джуд.

Мама берет свою чашку с горячим шоколадом, но не пьет.

– Невероятно, – произносит она, медленно качая головой. Она о рисунках Джут вообще забыла? – Чувствительность Шагала с палитрой Гогена, но в то же время точка зрения строго твоя собственная. А ты еще так молод. Ноа, это потрясающе. Просто потрясающе.

(АВТОПОРТРЕТ: Мальчик ныряет в озеро света.)

– Правда? – шепчу я.

– Правда, – на полном серьезе отвечает она. – Я поражена.

У мамы что-то поменялось в лице – словно по центру немного разошлась занавеска. Я украдкой бросаю взгляд на Джуд. И вижу, что она зажалась в уголке у себя внутри, я тоже так делаю в экстренных случаях. У меня внутри есть такое место, куда можно заползти, и никто не достанет, как бы там ни было. Но я не знал, что и у нее такое есть.

Мама этого не замечает. Хотя обычно она видит все. Но сию минуту она не обращает внимания ни на что, словно ей прямо сейчас снится сон.

В какой-то момент она наконец приходит в себя, но уже слишком поздно.

– Джуд, милая, давай и твой альбом, мне не терпится увидеть, что получилось у тебя.

– Ни к чему, – отвечает сестра с показным блеском; ее альбом уже спрятан глубоко в рюкзак.

У нас с Джуд много игр. Ее любимая «Как бы ты хотел умереть» (Джуд: замерзнуть, я: сгореть). И «Утопленник». В «Утопленнике» задается такой вопрос: если бы мама и папа тонули, кого бы ты спас первым? (Я: маму, Джуд: по настроению.) Есть еще одна разновидность: если бы мы тонули оба, кого бы папа стал спасать первым? (Джуд.) Маму мы за тринадцать лет не разгадали. Мы понятия не имели, за кем она бросится в воду первым.

До настоящего момента.

Мы понимаем это оба, даже не перекинувшись взглядами.

Три года спустя

Вот она, я.

Стою рядом со своей скульптурой в студии ШИКа с четырехлистным клевером в кармане. Я все утро проползала на четвереньках на поляне с клевером возле школы, но безрезультатно – все оборвали. Но потом случилась эврика! Я прилепила четвертый листок к обычному клеверу суперклеем, завернула в полиэтилен и положила в карман свитшота вместе с луковицей.

Библия – мое оружие, и я, так сказать, воинствующая. У кого-то это библия Гедеона, у меня – бабушки Свитвайн. Вот примеры цитат оттуда.