Кактус. Никогда не поздно зацвести - Сара Хейвуд

Объявление словно раскололо всеобщее настроение снисходительного терпения. Заговорили все сразу:

– У меня поезд от Юстона через пятнадцать минут!

– А мне в половину нужно встречать группу иностранных студентов у Британского музея!

– Я начало фильма пропущу, если мы сейчас не поедем!

– Кажется, у меня клаустрофобия начинается!

– Ой, а мне как в туалет надо!

У меня умерла мать, могла бы сказать я. Завтра похороны, я не спала несколько дней, и меня зверски тошнит. Но я, разумеется, промолчала – я не из тех, кто напрашивается на сочувствие.

– Знаете, в прошлом месяце в метро проводили экстренную эвакуацию, – сказала, опустив журнал, красивая темнокожая женщина, сидевшая через проход. – Поезд застрял между станциями на несколько часов, совсем как наш. Пассажирам пришлось спускаться через дверь машиниста и несколько миль брести по путям почти в кромешной темноте. Вот увидите, нас это тоже ждет.

В вагоне послышался общий тревожный ропот. Сквозь толпу пробился тощий мужчина в бриджах, снявший в духоте рубашку и повязавший ее вокруг талии. В руке он вертикально держал мобильный телефон, поводя вокруг включенной камерой.

– Что думаешь об этой задержке, приятель? – спросил тощий бодибилдера, сидевшего рядом со мной. В ответ здоровяк закрылся газетой. Следующей мишенью была я.

– Что вы думаете об этой задержке, леди?

– Вы что, это снимаете?

– Конечно. Если окажется, что там крупная авария, я смогу продать видео на телевидение или в газеты. Даже если авария некрупная, кто-нибудь да заинтересуется. В крайнем случае на «Ютуб» выложу. Сможете увидеть себя на экране, леди!

– Выключите, пожалуйста. У меня нет желания мелькать в новостях или на «Ютубе».

– Правильно, – поддержала меня сидящая рядом женщина. – Я тоже не хочу в телевизор. Я сегодня без прически, и вообще.

Многие закивали.

– Слушай, сынок, – сказал бодибилдер, – я прошу тебя вежливо, но твердо: прекрати съемку. Прямо сейчас.

– А то что? Ты меня заставишь, что ли?

– Будешь нарываться – заставлю.

– Подождите, – сказала я, сделав героическую попытку справиться с дурнотой. – Уверена, в этом нет необходимости. Если у молодого человека есть здравый смысл, он остановится, прежде чем наживет неприятности. К вашему сведению, – я повернулась к тощему, – это нарушение нашего права на частную жизнь. Мы не давали согласия на съемку и можем привлечь вас к суду за нарушение закона о правах человека. Вы точно сможете выплатить всем нам компенсацию?

Разумеется, все это была полная чушь.

– Не может такого быть, – уже менее уверенно заговорил тощий. – А как же люди, которые в новостях, всякие там боевые действия и прочее?

– Видеосъемка, которую вы видите в новостях, сделана в зонах общественного пользования, а мы здесь в приватном и личном качестве… В глазах закона это совершенно другое дело.

Несостоявшийся оператор дрогнул, что-то буркнул себе под нос, выключил телефон и опустил его в карман бриджей, после чего полез обратно в начало вагона. Поразительно, как легко припугнуть людей простым упоминанием о законе.

Попутчики вздохнули с облегчением, но моего самочувствия этот инцидент никак не улучшил. Я извлекла из сумки пакет из супермаркета – единственный вариант на случай, если я не смогу дольше сдерживать тошноту, опустила голову, стараясь блокировать глупейшие пересуды вокруг, – и тут мотор под вагоном сипло заурчал, поезд вздрогнул и медленно пополз вперед под сдержанные возгласы радости и аплодисменты. Через пару минут мы оказались на Тотенхем-корт-роуд, где многие вышли, и вскоре я добралась до Юстона. Мой поезд на Бирмингем, конечно, уже ушел, и после спора в билетной кассе, на который у меня попросту не было сил, мне ничего не оставалось, кроме как купить билет на следующий поезд, который отправлялся через час. Железнодорожная компания обо мне еще услышит.

В главном зале Юстонского вокзала перед электронными информационными табло я и мои попутчики неотрывно следили, как свора гончих, когда появится объявление «Посадка началась» и номер платформы. Меня возмутила унизительная необходимость бежать, чтобы занять место, но в отсутствие брони мне ничего не оставалось, кроме как нестись по перрону мимо почти пустых вагонов первого класса. Вбежав, я сразу уселась, запыхавшись и вспотев, на место у окна по ходу движения, положив рядом жакет и сумку, чтобы избежать нежелательного соседства. Уловка срабатывала до Милтон Кейнс, где ко мне подсела пышнотелая молодая особа, облаченная в серые спортивные легинсы и обтягивающую розовую футболку. Ее затянутое в джерси бедро буквально свешивалось на мое сиденье, и всякий раз, когда поезд качало, что происходило часто, прижималось к моему. Я отодвинулась как можно дальше к окну. Пристально следя за ровным руслом Гранд-Юниона – поезд иногда отклонялся в сторону, а иногда стремительно сворачивал к каналу, – я вспомнила о двух письмах и достала их, с трудом оторвав сумку от пола. Шрифт в прозрачных окошках конвертов выглядел одинаково; на одном марка была погашена во вторник, на другом – в среду. Я открыла отправленное раньше. Письмо оказалось от поверенного, о котором Эдвард упомянул по телефону. Автор, мистер Говард Бринкворт, выражал соболезнования по поводу кончины моей матери и уведомлял, что она назначила его своим душеприказчиком, в связи с чем он намерен составить опись ее имущества и получить решение суда о вступлении завещания в силу. Ниже шло обещание подробно написать о содержании завещании. Я очень удивилась, что моя мать решила назначить душеприказчиком постороннего – с этими обязанностями легко справилась бы я сама. Положив первое письмо обратно в конверт, я вскрыла второе. После обычной преамбулы поверенный Бринкворт перешел к делу:

«Согласно завещанию вашей покойной матери, вашему брату, мистеру Эдварду Грину, отходит право пожизненного пользования семейным домом (Блэкторн-роуд, 22). Это означает, что мистер Грин может жить в доме, сколько пожелает. Продажа дома состоится (и вырученные деньги будут поровну поделены между вами) только в том случае, если ваш брат добровольно освободит дом или скончается. Остальное имущество, принадлежавшее вашей матери, как то: банковские счета, мебель и личные вещи, должны быть поделены поровну между мистером Грином и вами».

У меня невольно вырвалось вслух:

– Мама, да что ж ты вытворяешь!

Расплывшаяся молодая особа осталась неподвижной – уши у нее были плотно заткнуты наушниками, зато другие пассажиры сразу обернулись поглядеть, не начинается ли интересная сцена. Не обнаружив потенциального скандала, все разочарованно отвернулись. Я аккуратно убрала листок обратно в конверт, сложила оба письма пополам, потом еще раз пополам, затем скрутила их изо всей силы, сунула на дно сумки и снова втиснула ее себе под ноги. Что нашло на мать, раз она оставила Эдварду дом? Невозможно поверить, что это ее идея! Моя попутчица успела раскрыть пакет чипсов с сыром и луком, и острый запах, смешивавшийся с химикалиями из туалета неподалеку, вдруг показался невыносимым. Я отпила из бутылки с водой, стараясь привести в порядок мысли. Возможно, разум матери после двух инсультов пострадал сильнее, чем мне казалось, или же она стремительно деградировала с нашей последней встречи, каким-то образом умудряясь притворяться нормальной, когда мы перезванивались. Это объяснило бы невозможность противостоять давлению Эдварда. Нужно действовать быстро, если я не хочу лишиться на неопределенный срок того, что мое по праву (и как раз сейчас остро необходимо).