Бертран и Лола - Анжелик Барбера

– По улице прошлась.

Он упер кулаки в бока.

– Я тоже люблю Сент-Катрин. Удобная, мирная, интересные магазины и магазинчики, хорошие бары… Обманчивый июньский свет… Симпатичные люди… Очень теплые. Приветливые.

Лола не отвечала – только смотрела, приподняв в улыбке уголки губ.

– Тебе встречались симпатичные люди?

– Конечно. Как и тебе в Нью-Йорке.

Он ждал продолжения, вопроса: «Что ты там делал?» – не дождался и рассказал, что летал на мальчишник к приятелю и остался на свадьбу.

– Глупая затея. Новобрачный заснул за столом. Я сделал отличные снимки. Черно-белые. Он на стуле. Она сидит рядом, в фате, положив голову ему на плечо. Выражение лица капризное. – Бертран почувствовал, что Лола живо представила себе эту картину, и признался, что видел Франка с сумкой на плече.

– Где он хоронит свою холостяцкую жизнь?

– В Ду[7].

– А подруги устраивают для тебя девичник в конце недели?

– Да.

Бертран встал.

– Завтра? В Париже? – Не дождавшись ответа, он повторил, не спрашивая, но утверждая: – Завтра в Париже. – Прошел мимо нее и направился через гостиную к двери в спальню. Она молча последовала за ним, оставляя следы босых ног на красных плитках пола.

– Мне было интересно, что тут упало с жутким грохотом, – признался он, подхватил с пола матрас и уложил на место. Собрал простыни и наволочки. Поставил на место столик, положил на него журналы и книги, так и не поинтересовавшись, почему все это опрокинулось. Потом высунулся из окна и посмотрел на небо. Лола Баратье, будущая мадам Милан, почувствовала, как качнулся пол, а в самом дальнем уголке живота пробудились бабочки. Бертран снова притянул ее взгляд.

– У нас есть шанс встретиться наверху.

Лола вынырнула на поверхность. Коснулась стены правой рукой.

– Шанс ничтожно мал.

– Но он есть. – Бертран замер перед открытым гардеробом.

Лола затаила дыхание, бабочки замерли в полете. Он заметил ее страх, увидел золотистый чехол и все остальное. Толкнул дверцу, сделал шаг в сторону.

– Я не сужу и не углубляюсь. Снимаю мир таким, каков он есть.

Он стоял перед ней – не слишком близко и не слишком далеко – и смотрел в упор:

– Совсем как ты на борту самолета.

– Только резоны у нас разные.

Бертран не шелохнулся.

– И в чем же?

– В моей профессии, – не спеша начала Лола, – я не придаю значения тому, что не важно. Мне кажется, фотограф поступает прямо противоположным образом, разве не так?

Он не ответил. Отступил на два шага и привалился к стене. Уставился на шестиугольные плитки и ломаные линии пола. Повторил очень тихо, проследив взглядом один из зигзагов:

– Ты не придаешь значения тому, что не важно, а я поступаю иначе. – Долго смотрел на нее, потом улыбнулся. Вообще-то в подобных обстоятельствах Бертран не стал бы долго рассуждать. Фотография ждать не может. Жизнь коротка, время бежит от людей – наверное, хочет оправдать свои дерзкие вызовы и обольщения, желания и поступки. Обычно молодой человек не мучился вопросами – тем более такими, – но сейчас следовал за ломаными линиями, и Лола вдруг спросила:

– Что для тебя по-настоящему важно?

Взгляд Бертрана замер на точке, в которой перекрестились две темно-серые линии. Он уже слышал этот вопрос? От Дафны? Нет, конечно нет. От матери? От отца? От брата? От одного из преподавателей? Никто о таком не спрашивал.

– Четыре вещи я люблю безоговорочно: Африку, сладкие апельсины, три-четыре часа сна в удобной постели и мою свободу.

Бертран хотел было добавить: «Иногда мне кажется, что я умру один-одинешенек на «Черном» континенте…» – но «споткнулся» о слова. А.О.Л.Л. ЛОЛА. Он посмотрел на нее. Увидел разделявшие их сантиметры, превратившиеся в мост. Она улыбается украдкой, потому что видит его. Поправляет волосы и спрашивает почти сурово: «Серьезно?» Соски вздрогнули под майкой, но Бертран смотрит только на две непослушные пряди, снова выбившиеся из прически. На бесконечно глубокое небо, готовое принять их в объятия. «Моя работа. Путешествовать по миру, искать красоту и удивляться».

– Мгновение…

Молодая женщина продемонстрировала выдержку, задав ехидный вопрос:

– Может, Дафна именно за это тебя и любит?

– Ну нет, она хочет одного – заставить меня делать то, что кажется правильным ей. – Он помолчал и добавил: – Дафна не такая, как ты.

Лола хотела крикнуть: «Убирайся!» – и не хотела этого. Бертран ни о чем не думал, просто смотрел. Сейчас. Сейчас. Он схватил ее за руку, потащил к зеркалу, висевшему слева от входной двери, встал сзади, обхватил за плечи, и она не отшатнулась. Они пересекли мост, ну, не мост – коридор, но оба осознали, какую дистанцию преодолели вместе. Его холодные ладони скользнули вниз по ее рукам и обожгли кожу. Их пальцы переплелись – ледяные, как у людей, застрявших в снежной буре.

– Уходи.

Бертран не сдвинулся с места. Лола обернулась и крикнула:

– Убирайся!

Лола повернула ключ в замке и оцепенела. Сердце било в набат, слезы готовы были пролиться из-под век. Она тоже нарушила границу своего мира, спустившись на этаж ниже. Трехметровая вертикаль сломала привычный уклад.

Да, она видела, как «размываются» сантиметры, но продолжила играть, не попыталась остановить происходящее. И да – она заметила, что Бертран делает то же самое, и поняла смысл каждого произнесенного и не прозвучавшего слова. Она плакала не от удивления или неожиданности, но потому, что вовремя не сказала «Стоп!». Лола взглянула на висевший у двери календарь с обведенной в кружок датой и спросила себя: «Почему я собираюсь сказать да Франку на следующей неделе?»

Ради какой жизни?

Трель звонка заставила Лолу вздрогнуть, она посмотрела в глазок – сработал динамический стереотип.

Она могла не открывать, но открыла.

Телефон. Мой? Нет. Пять звонков. Тишина. Солнечный свет заливает комнату. Чужую. Лола повернула голову, Бертран не шевельнулся, не разжал объятий. Дышит спокойно. Спит. Розовый меховой будильник Дафны показывает время – 14.00. Пятница, 5 июня.

Его губы на моих губах. Мы дышим в такт. Он шепчет: «Ничего не говори».

Лола не помнила, как оказалась в этой квартире, только чувствовала его руки на своей коже. Его взгляд. Его смех и поцелуи. Душ бьет сильно, как шутихи фейерверка. Они ели апельсины и молчали, никто не решался нарушить тишину. Вентилятор ерошил ее волосы. Простыня валялась на полу. Фотография журналистки в рамке лежит «лицом» вниз.