Книга нечестивых дел - Элль Ньюмарк

— Теперь он наш.

Она неизвестно почему назвала его Бернардо и тряслась над ним всю неделю, пока он жил. А когда обнаружила мертвым в ящике, служившем ему колыбелью, завопила так, что на кухню сбежались все девушки. Безмозглая молодая мать забрала младенца из ее рук, встряхнула маленькое обмякшее тельце и, когда тот не отозвался, бросила в мусорную бадью и вернулась к работе. Кантерина развернула тюрбан и закутала в него малыша. Никогда не забуду ее потрясенное, исказившееся от боли лицо, когда она, прижимая запеленутый комочек к груди, выходила из задней двери.

Я подрос, мог пододвигать стул к буфету, чтобы достать до верхней полки, где Кантерина держала банку с конфетами, и она стала после завтрака выгонять меня на улицу словно кошку.

— Нельзя судить девушек, — повторяла она. — Они говорят: «Стоит взять одного, появятся еще двадцать. У нас не приют для беспризорных». — И мягко выпроваживала меня за дверь, приговаривая: — Чем меньше тебя здесь видят, тем лучше. Все равно тебе надо учиться самостоятельности. — Она трогала родинку у меня на лбу, обводила пальцем ее неправильные контуры. Родинка, занимающая четверть лба над моим левым глазом, и по сей день темно-коричневого цвета. — Темная кожа, — бормотала Кантерина, — пусть даже на маленьком участке тела — знак печали. Может, ты это тоже узнаешь.

Когда она впервые выпихнула меня за дверь, я, скрючившись, уселся рядом и проплакал все утро. Но, проголодавшись, стал рыться в мусорной бадье борделя и обнаружил завернутую в промасленную тряпку свежую еду, которой хватило, чтобы набить себе живот. Поев, я свернулся калачиком рядом с бадьей и уснул. Кантерина выдворяла меня таким образом каждый день, но при этом не забывала класть в мусорную бадью сверток с едой.

Вскоре я начал уходить сам и, заинтересовавшись миром, стал все дальше и дальше путешествовать по улицам. Я был не из самых маленьких, ползавших вместе с кошками по мостовой беспризорников. И мне повезло больше, чем другим: когда наступала темнота и девушки были заняты с клиентами, Кантерина впускала меня в бордель и я спал в ее кровати.

Она пообещала мне на день рождения вишневый пирог — эту дату она выбрала произвольно и по традиции отмечала, выпекая что-нибудь особенное. Помню свое эгоистичное разочарование, когда обнаружил, что ослабевшая Кантерина в мой день рождения не смогла подняться с кровати и испечь обещанное лакомство. Вскоре после этого я вечером возвратился домой, но ее уже не было. Другая женщина, с толстыми пальцами и зловонным дыханием, указала мне на дверь. В ту ночь я спал на улице у черного входа в бордель. Помню, что больше всего скучал по запаху Кантерины — согревающей смеси выпечки, свежевыглаженного белья и женского тела. Такого сочетания ароматов мне больше не приходилось вдыхать до тех пор, пока я не познакомился с Франческой. После того дня в мусорной бадье уже не появлялись свертки с едой.

Я вырос на улицах, кишевших торговцами всех мастей и матросами из любой страны мира. Венеция во все времена являлась международным портом, а в тот период корабли причаливали особенно часто. Город служил расчетной палатой для товаров со всего света. Со Среднего Востока привозили шелковую парчу. Египетские торговцы продавали квасцы для окрашивания шерсти. Мусульмане предлагали блестящие фиолетовые красители, приготовленные из лишайников и насекомых. На Риальто можно было приобрести прочную железную утварь из Германии, выделанную кожу из Испании, роскошные меха из России. Товары стекались со всех известных уголков мира: пряности, рабы, рубины, ковры, слоновая кость… В маленькой Венеции, приютившейся на пересечении торговых путей Адриатики, были все сокровища мира, и каждое имело свою цену.

Я любил слоняться на причалах и мечтать о большом корабле, увозящем меня в дальние страны. Смотрел, как суда скользят по морской глади, и попутный ветер раздувает их паруса, и знал, что трюмы ломятся от товаров, которыми будут торговать на дальних берегах. Я воображал, будто нахожусь внутри и, уютно свернувшись между тюками с флорентийской шерстью, засыпаю, убаюканный волнами. Живущий на улице, я тогда еще не знал, что ненавижу темные, закрытые пространства.

Мои мечты навевали пронизывающий ветер с моря и терпкий запах соленого воздуха, крики чаек и песни мускулистых матросов, вспененная кораблями вода и цоканье копыт по булыжнику запряженных в повозки лошадей. Именно в то время и в том месте безграничных возможностей я познакомился с Марко. Он был старше меня на год или два — впечатляющая разница для маленького мальчугана. Я крепко держался своего оборванного воспитателя и подражал его развязным, грубовато-добродушным уличным манерам. Старший повар стал моим наставником, но Марко остался первым учителем.

Марко показал мне, как налетать на женщину, занятую выбором дыни, и запускать свои проворные пальцы к ней в кошелек. Как залезать своей маленькой ручонкой господину в карман, чтобы, почти не касаясь ткани, зажать между пальцами и извлечь наружу монету, — и все это мимоходом, ни секунды не задерживаясь. Мы составили хорошую команду у прилавков с едой: пока один отвлекал внимание продавца, другой хватал буханку или клин сыра. Марко научил меня многому. Но самое главное, вбил мне в голову, что если покажутся Cappe Nere, надо тут же уносить ноги, с какой бы ни пришлось распрощаться добычей. Cappe Nere. или «черные плащи», были тайной полицией Совета десяти.

Их существование не составляло секрета — они разгуливали по Венеции в особых коротких черных плащах, под которыми прятали ножи и пистолеты. Но никто не решался говорить об их повседневной жестокости и беспредельной власти в роли правой руки могущественного Совета десяти. Даже дож отвечал перед советом, и всем было прекрасно известно: если «черные плащи» стучат к человеку в дверь, ему предстоят неприятности с десятью безжалостными людьми. Глупцы падали на колени и просили пощады, умные выбегали через черный ход и садились на первый уходящий из Венеции корабль.

Но по иронии судьбы именно благодаря одному из «черных плащей» нам с Марко улыбнулась удача. Мы стащили головку моцареллы из бочонка торговца сыром — непростое дело, — и успех разжег в нас алчность. Нам уже случалось пробовать хлеб с запеченными в корке зелеными оливками, и тот случай стал для нас праздником желудка. К несчастью, батоны с оливками — длинные и неудобные — невозможно спрятать под одеждой, тем более бежать с ними сломя голову по Риальто. Но мы знали одного одноглазого булочника, и считали его телесный изъян шансом на успех, поэтому решили испытать судьбу — стащить хлеб с оливками и съесть его с сыром.

Я зашел со стороны здорового глаза торговца и стал откровенно разглядывать его товар — с наглой ухмылкой оценивая еду, которую никогда не смог бы купить. Пока булочник следил за мной своим единственным глазом, Марко подкрался с другой стороны, схватил хлеб с оливками и бросился наутек. Но торговец, должно быть, что-то услышал — возможно, шуршание батонов или возглас одного из покупателей. В последнюю секунду он обернулся и, заметив, как Марко скрывается в толпе с хлебом под мышкой, закричал во все горло: «Вор!»

Покупатели вскинули головы, но мы неслись мимо — быстрые и проворные. Мы смеялись от радости в предвкушении трапезы и не заметили, как напоролись на «черный плащ» с растопыренными в стороны руками. Он появился словно ниоткуда. С ними всегда так бывало. Мы замерли.