Нежная душа урода - Анатолий Ярмолюк

— Эти типы — то же самое, что и я. Так что — обязан. Кстати, почему «гражданин начальник»? Ты никак сидячий?

— Да было дело… Грехи молодости, так сказать.

— Ну-ка, подробней…

— Да чего — подробней-то? Кражонка, хулиганка… Мелочевка, в общем.

— Ну-ну… А что все-таки означает это твое «замутить»?

— Гражданин начальник, пускай этот тип сядет, а? А то стоит надо мной… У меня от его стояния выпадение мыслей происходит!

— Сережа, присядь. Ну так?..

— Это вы насчет замутить? Да ничего криминального, клянусь мамой! Вот, например, на днях с Серегой Мокрым собрали и продали металлолом. Так ведь этот металлолом все едино никому не был нужен! Ну, и так далее…

— А пьешь-то на что при такой-то бедности?

— На то и пью. Да и как не пить-то, гражданин начальник? Жизнь — сами, небось, знаете, какая. Хреновая жизнь, доложу я вам! Вот будь я на месте президента…

— Заткнись ты со своим президентом, понял!

— Гражданин начальник, а чего это ваш нацмен такой нервный? Тем более что это вовсе даже не мой президент, а вроде как народный…

— У этого нервного нацмена фамилия Нурбеков, и ты по этой причине его не шибко раздражай…

— Я чего-то не понял: мне его не раздражать в связи с его фамилией или в связи с его нервностью?

— Доведешь — так сразу же и поймешь… Ну-с, прелюдия закончена, приступим к основной части нашей комедии. Давай, рассказывай…

— Это о чем же?

— Да о башке твоей перебинтованной и о твоих ночных приключениях, о чем же еще-то, придурок!

— Гражданин начальник, а чего он так у вас кричит? Вроде и не нацмен, а тоже нервный…

— Это он от нетерпения. Он больше не будет. А ты давай, рассказывай.

— Да тут и рассказывать-то не о чем… Иду я, значит, ночью и, главное, никого не трогаю… Тихо иду, на автопилоте…

— Погоди-ка… Куда идешь, откуда, когда это было? Давай-ка поподробнее.

— Иду — с пьянки, откуда же еще мне идти? Выпили малость в тот вечер с Серегой Мокрым и этим… однокрылым… ну, вы его знаете, наверно… в прошлом году он вывалился по пьяному делу из трамвая и угодил под колеса… Да, так вот: иду. А вот когда это было в точности, я, между прочим, не знаю, ибо был пьян. А ежели вас интересует приблизительный срок, то — дня три тому. Или пять. И вдруг…

— Подожди, не части. По какой улице ты шел, в каком направлении, сколько времени было на твоих часах?..

— Да какие у меня часы, начальник? Вопросы твои — прямо-таки издевательские! Часы… Откуда у меня, безработного человека, часы? Обидно даже. Тут при общем развале в государстве скоро последних штанов не останется, а ты мне говоришь о часах. Ты мне еще о «Мерседесе» что-нибудь скажи… Хи-хи-хи!

— О развале государства мы будем говорить потом… По крайней мере, ты хотя бы приблизительно помнишь — вечером это было, ночью или уже под утро?

— И улицу, по которой ты курсировал, также припомни…

— Если вы будете задавать мне по два вопроса одновременно, то я и вовсе ничего не вспомню! Выпивши я был, понятно вам? На автопилоте… А было это… ну да… было это… да темно на улице было, вот! Стало быть — ночь: днем-то темно не бывает, да будет вам известно. Что касаемо улицы… Пивнушка там еще неподалеку была, «Чуркин и компания» называется. Пиво там, я вам скажу, — лошадиная моча, а не пиво! Вот я вам расскажу, как однажды выпил на спор лошадиной мочи. Поспорили мы, значит, с Серегой Мокрым…

— После расскажешь. Стало быть, идешь ты мимо этого «Чуркина»…

— На автопилоте…

— На автопилоте. И тут…

— Вы еще забыли, что я никого не трогал. Я, когда на автопилоте, никого не трогаю. У меня тогда амплитуда замаха сомнительная…

— Зато у меня амплитуда замаха в норме! Ты понял намек, дубина?

— Сережа, не кипятись. Иван Никитич — человек сознательный, он и так все нам расскажет. Ведь ты же нам все расскажешь, Иван Никитич?

— Разумеется… то есть то, что помню. А чего не помню — как же я расскажу? Ведь серьезное же дело, коли спрашиваете… ведь нельзя же врать! Это мы понимаем…

— Еще какое серьезное! Так что — валяй, вспоминай хорошенько и в подробностях.

— Ну, вот… Иду я, стало быть, на автопилоте и никого не трогаю… Мимо «Чуркина с компанией». И вдруг из-за угла этого самого «Чуркина» выходит… Я-то вначале даже подумал, что это — обезьяна… честное слово, так подумал! Или же черт… Потому что гомо сапиенс… у него конфигурация не та. Не та у него конфигурация, ежели он этот… гомо сапиенс! Ну, как только я его… этого… увидел — автопилот у меня тут же отключился, и я начал соображать. Ну, говорю я себе, допился ты, Иван Никитич: обезьян с чертями в северном полушарии стал видеть! Типичный, говорю, признак белухи… белой горячки то есть. Сгинь, говорю, исчезни и пропади!.. А она, обезьяна то есть, подходит ко мне близко и говорит: здорово, мол, Иван Никитич, попался ты мне, наконец, молись, мол, падла, кранты тебе конкретные! И, представьте себе, достает откуда-то штык не штык, пиковину не пиковину… что-то, короче говоря, острое и блестящее — и ко мне! Конечно, я тут же ускоренно начал трезветь… протрезвеешь тут, когда со всех углов северного полушария на тебя обезьяны с пиковинами… а только, думаю, обезьяны-то не разговаривают! Не дадено обезьянам такого природного права, чтобы разговаривать человечьим голосом! Черт — он совсем другое дело…

— Погоди-ка, Иван Никитич, со своими чертями да обезьянами! Рехнуться можно!.. Ты говоришь, что человек, напавший на тебя, выглядел необычно? Прошу тебя — с этого момента говори как можно подробней: что он тебе говорил, что делал, как выглядел…

— Так я же и говорю… и чего было меня перебивать! Я же и говорю, что не дадено обезьянам такой натуральной возможности — говорить человечьим голосом! Ну, думаю, если это не галлюцинация, то и не обезьяна! А кто же он тогда, думаю я себе. А он тут и говорит: я, говорит, смерть твоя неизбежная! Молись, говорит, падла, если умеешь! Ну, а я-то ускоренно трезвею, амплитуда моя восстанавливается! Размахиваюсь я — и… и все — тут же оказываюсь на земле! Потому что он мне как двинет! Ручищи у него — шатуны, а не ручищи… до земли достают! А сам он — ну едва выше моего пупка! Вроде как этот… лилипут. Или карлик…

— Ты говоришь — карлик? Может, тебе это просто показалось спьяну?

— Спьяну… ха! То, что тебе обычно кажется спьяну, не дерется по челюсти… И всего прочего также не делает… видите мою окровавленную повязку на лбу? Его работа… Спьяну, видите ли…

— Ну ладно, ладно… Продолжай.

— Ну и вот: он как двинет! Я — в горизонтальное положение, он — на меня! Оседлал — и целится своей пиковиной прямо в левый глаз: молись, говорит… Ну, тут я и взмолился: отпусти, говорю… чего эдакого я тебе сделал? А он мне и отвечает: значит, говорит, жить хочешь, мразь? Хочу, говорю, жизнь-то одна… А он: а ты думаешь, что только у тебя она одна? А я: да у всех по одной, насколько мне ведомо. А он: мразь ты, говорит, последняя. Ладно уж, говорит, живи. Но о том, что ты мразь, я тебе забыть не дам. До конца, говорит, своей поганой жизни будешь об этом помнить. И — начал царапать мне своей пиковиной по лбу. Я, конечно, ору благим матом, а он нацарапал, слез с меня и говорит: живи, мол, и помни, кто ты есть. И — только я его и видел: будто растворился, окаянный, во тьме…