Подводная лодка (The Boat) - Лотар-Гюнтер Букхайм

бомбу за борт, как бочку со смолой. «Она взорвалась через двадцать пять секунд». Затем их вынудили снова погрузиться и обработали еще примерно двадцатью глубинными бомбами.

«Почему же ты не прихватил её с собой как сувенир?» — промычал Меркель.

«Да я бы сделал это, только мы никак не могли остановить этот мерзкий звук. Нигде не могли найти кнопку. Смеетесь? Этот звук нас почти до печенок достал».

Бар «Ройяль» быстро наполнялся, но все еще не было видно Томсена.

«Куда он пропал, черт возьми?»

«Возможно, он сейчас славно трахается».

«В его состоянии? Сомневаюсь».

«Это должно быть совершенно новым ощущением для него, заниматься этим делом с Рыцарским Крестом на шее».

Сегодня днем Томсен стоял как каменная статуя, когда командующий флотилией награждал его, его мускулы при этом были столь напряжены, что лицо стало почти бескровным. Он не мог понять ни слова из энергичной речи командующего флотилией.

«Дерьмо набитое!» — прошипел Труманн, когда командующий флотилией убыл, крепко пожав руку и по-мужски обменявшись взглядами. Он махнул рукой в сторону посмертных фотографий, покрывавших три стены столовой в соседнем «Мажестике». «Возле двери есть место еще для нескольких».

Я мысленно почти уже видел следующее фото в узкой траурной кайме: Бекманн.

Бекманн должен был вернуться уже давно. Уже немного времени осталось до того, когда он будет официально объявлен пропавшим. Он был смертельно пьян, когда его сняли с парижского поезда. Чтобы его вытащить, потребовались усилия четверых, пока поезд стоял в ожидании. Натрахавшийся до одури, глаза как у альбиноса, а до выхода в море всего лишь двадцать четыре часа. Грязный Док должно быть сотворил медицинское чудо, чтобы поставить его обратно на ноги. Вероятно, потоплен вражеским самолетом — он не доложил о своем местонахождении вскоре после того, как вышел из базы. Британцы совсем обнаглели в последнее время. Нигде нельзя было больше чувствовать себя в безопасности, даже пройдя входные буи.

Флехсиг, неуклюжий, грузный, принадлежавший к той же когорте, что и Командир, плюхнулся в последнее свободное кресло за нашим столиком. Он произнес едва ли одно слово после того, как вернулся из Берлина на прошлой неделе, но сегодня он был красноречив.

«Подплывает он ко мне на улице, этот службист. «Капитан-лейтенант», — говорит он, — «в правилах ношения формы одежды ничего не сказано о разрешении носить командирам подводных лодок белые фуражки». «В таком случае», — говорю я, — «я почтительно полагаю, что вы издадите дополнение».

Флехсиг сделал несколько изрядных глотков мартеля и тщательно вытер оставшееся на его губах тыльной стороной кисти.

«Я спрашиваю вас, зачем вся эта суета вокруг белых фуражек!»

Распашные двери затрещали на своих петлях, впустив Эрлера, молодого лейтенанта, только что вернувшегося из своего первого похода в качестве командира. Розовые трусики выбивались из его нагрудного кармана. Вернувшись из отпуска этим утром, он провел вторую половину дня в «Мажестике», распространяясь о том, как его, героя, встречали дома. По его словам, это включало факельное шествие и подарок в виде половины свиньи от мэра. У него были газетные вырезки для доказательства этого. Вот он стоит на балконе муниципалитета, правая рука поднята в приветствии, как у Гитлера — немецкий морской герой, чествуемый гордыми обитателями его родного города.

«Дайте ему время», — пробормотал Командир. — «Он утихнет».

Свита Эрлера состояла из Ойгена Кресса, елейного радиокорреспондента, и Вилли Маркса, бывшего партийного деятеля, который писал теперь укрепляющие дух статьи для прессы. Они выглядели как Лаурель и Харди в морской форме, журналист тонкий и морщинистый, радиокорреспондент пухлый и маслянистый. Командир резко фыркнул, увидев их.

Любимое прилагательное Кресса было «бесподобный». «Причинены бесподобные потери», «бесподобная воля к победе», «бесподобное увеличение производства».

Эрлер встал перед Командиром и оживленно пригласил его выпить. Старик, распростертый в своем кресле, как любимый клиент парикмахера, какое-то время никак не реагировал. В конце концов он сказал: «Если ты платишь, почему бы и нет?»

Я знал, что предстоит. Эрлер обожал демонстрировать свой метод открывания бутылок с шампанским одним взмахом лезвия ножа по горлышку. Пробка отлетала полностью вместе со стеклянным концом. Никаких осколков, только гейзер шампанского, как струя из пенного огнетушителя. Я не мог удержаться от того, чтобы не припомнить шоу, устроенное дрезденскими пожарниками, которое я однажды видел. Они установили стальную мачту, на конце которой была установлена свастика, сделанная из труб. Стадо красных пожарных машин тесно стояло возле основания мачты, а вся огромная площадь была заполнена ожидавшими зрелища зеваками. Хриплая команда донеслась из громкоговорителей, и из четырех оконечностей свастики появилась пена. Эмблема начала вращаться, все быстрее и быстрее, пока она не превратилась в кипящее вращающееся колесо. У толпы вырвалось согласованное «А-а-ах!» пена постепенно превратилась в розовую, затем красную, затем фиолетовую, синюю, зеленую и наконец желтую. Зрители аплодировали, а окрашенное анилином озеро пены глубиной по колено растекалось по площади…

Распашные двери снова затрещали. Наконец появился Томсен. Наполовину его поддерживали, наполовину тащили его офицеры, а он ковылял неверной походкой с остекленевшим взором. Я быстренько подтащил еще стульев, чтобы он и его компания могли бы присоединиться к нашему столику.

«Где командующий флотилией? — потребовал Старик.

Мы впервые заметили, что командующий флотилией исчез — до того, как веселье будет в полном разгаре, так сказать. Кюглер тоже ушел.

«Никакой выдержки», — усмехнулся Труманн. Он с усилием поднялся и неверной походкой прошагал между столиков. Минутой позже он появился с туалетным ершом в руке.

«Фу!» — вырвалось у Командира, но Труманн неверной походкой подошел ближе. Вцепившись одной рукой за край нашего стола, чтобы удержаться, он сделал пару глубоких вдохов и изо всех сил выкрикнул: «Тихо!»

Тотчас же музыка утихла. Капающий унитазный ерш в руке Труманна развевалась лишь в нескольких дюймах от лица Томсена.

«Наш досточтимый и прославленный, скромный Фюрер,» — декламировал он голосом, полным фальшивых эмоций, «подручный маляра, который так величественно поднялся до высот величайшего военного командующего всех времен…»

Он пьяно посмаковал свое собственное красноречие несколько мгновений, прежде чем продолжить: «Верховный военно-морской эксперт и непревзойденный военно-морской стратег, которого это так удовольствовало в его бесконечной мудрости… Как там дальше?»

Он вопросительно осмотрел помещение и громко рыгнул, прежде чем продолжить: «Как бы там ни было, великий Германский Повелитель Морей наконец показал, что британский писун и попыхивающий сигарой сифилитик, цитируя его собственное бессмертное определение этой ослиной задницы Уинстона Черчилля, что это такое — вступить в борьбу с Германским военно-морским флотом».

Труманн устало плюхнулся в свое кресло, обдав меня при этом коньячным перегаром. Его лицо казалось зеленым в приглушенном освещении.

Лаурел и Харди протиснули свои стулья в