Ячейка 402 - Татьяна Дагович

«Вечером, в сумерках, страшно легко дышать и жить. Если мы с ней когда-нибудь решимся выйти из дому – то только в сумерки. Мы отложим наконец свои дела и свой страх и выйдем наружу. Нас испугает пустота города. Мы видим повсюду людей, но кто они для нас? Они не существуют даже для себя и появляются только в разговорах с другими людьми. Раньше было не так. Раньше, оставаясь наедине, они не исчезали, и если не падали в свою глубину, то всё же продолжали существовать. Я этого часто не замечала. Но я замечала своё существование. Через страшную страстную любовь. Личная драма привела меня к Лиле – школьной подруге. Вообще-то не подруге, но так получилось, что, когда мне было некуда идти и нечего делать, я встретила её.

Лилия – замечательная женщина. Она отпаивала меня кофе и по слогам вытягивала всё, что произошло между мной и Сергеем. Вернее, что ничего не произошло. И что происходило до того. Все эти ночи. Лиля всё перевернула с ног на голову. Мы пили кофе, болтали, слово за слово, сливки и печенье, и я ужасно развеселилась, и она по-моему тоже. Потом она достала долить в кофе коньяк, но кофе как раз уже кончился, и мы не расстроились. Как дети, мы смеялись, рассказывали анекдоты. Я и думать забыла о том кошмаре, в который превратилась моя попытка стать кузнецом своего счастья.

И речи не было о том, чтобы мне идти ночевать домой. Лиля дала мне постель и разложила в зале диван. О котором я и мечтать не смела. Сама она пошла в спальню – я спальню увидела только мельком, но это что-то несказанное, и явно на двоих. Я долго не могла заснуть, растревожилась и решила почитать. Вытянула книгу наугад – какой-то Артур Шопенгауэр. Но вообще-то я была довольно „хорошая“. Когда часы забили полночь, из ковра вынырнули, нет, они не вынырнули, мне так просто показалось, а отделились от рисунка ковра три маленьких человека, вроде карликов, танцуя. Часы били как бы музыкой, миленькой такой музыкой. Я затаилась. Потом мне показалось, что от гардин отделились ещё прозрачные фигурки. И главное, танцевали они отрывисто, точно в такт секундной стрелке. В окне висела луна. Было ощущение, она уставилась на меня и на этих лилипутов. Точно как глаз. И квадратные тени оконных рам лежали, и эти маленькие по ним прыгали. Мне казалось, что-то блестящее вздрагивает в воздухе с ними, в такт стрелке. Я впала в эйфорию. Хороший был коньяк.

Утром проснулась в обнимку с Шопенгауэром. Настроение – поганей некуда. Вспомнила вчерашний день, все свои глупости. Любовь, страсть – прошли. Смешно? Но нужно было оправдывать свою бездарную жизнь, любить страстно. Иначе – что? Мне было не по себе в чужой квартире, без денег. Я уже забыла вчерашнюю Лилию, а помнила только одноклассницу, которую обходила стороной, и то смутно помнила. (Я вдруг поняла, что фамилий половины одноклассников и вспомнить не могу.) Но когда она заглянула в комнату – растрёпанная, в полосатой ночнушке до пят, я не удержалась от смеха, и она улыбнулась в ответ. „Анютка, я сварю кофе, а ты можешь первая в душ идти“.

Очень кстати – вчера я даже не смыла косметику с лица. Ванная оказалась такой же замечательной, как всё остальное в этом доме. Зеленоватая ванна, огромное зеркало, синие квадратные вставки на кафеле, синий шкафчик. Когда я вышла, хлеб, колбаса, сыр были нарезаны. На сковородке поджаривались тосты. Удивилась, что у неё нет тостера, даже у меня был. Лиля попросила присмотреть за тостами, ушла в душ. За завтраком Лиля спросила, не разбудил ли меня ночью бой часов – они ужасно громкие, а она забыла отключить. Я сказала, что нет, и только потом вспомнила свой сон про лилипутов. Наконец я попробовала заговорить о деньгах – за вечер мы сблизились и просьба звучала не так нахально. Я же верну, в конце концов-то. Лиля отшутилась, что-то пролепетала, вроде наличных нет у неё, и попросила подождать до вечера. Если бы я хотя бы карточку взяла – нет, дома лежит, спрятана с серёжками.

Конечно, я знала, что деньги у неё есть. Во всяком случае, такая мелочь, в какой я нуждалась. Вечером она даже не вспомнила о том, что собиралась дать мне денег, я попыталась намекнуть – безрезультатно. Оказалось само собой разумеющимся, что ночевать я снова осталась у неё в зале. Я бы могла уйти, идти домой пешком, ехать безбилетно. У меня создалось впечатление, что Лилия панически боится оставаться одна. Хотя внешне – весела и спокойна. Пригласила меня и не отпускает».

* * *

Оранжевого металлика машина с трудноразличимой надписью «Spyker» над номером, странной формы, но явно не новая, свернула в северный район. Район окраинный, лифты в домах неподвижны годами. Имеется большой, красивый кинотеатр с четырьмя залами, на фасаде всегда висят афиши: голливудские звёзды, иногда и наши, смотрят на население огромными глазами, из-за полиграфии распадающимися на квадратики. В этом же здании и кафе, но, чтобы попасть в кинотеатр или кафе, нужно перейти дорогу, а дорога – непреодолимое препятствие, металлический ускоренный поток, грохочущий подвесками, мутный из-за учащённой смены цветов – его не в силах сдержать одинокий тусклый светофор. Редкие машины обретают форму, сворачивают во дворы и выпускают из себя людей. Под шансон исчезает из бутылок пиво, бутылки принимают в тенёчке, из ларька они возвращаются полными; круговорот водки медленнее, но значимее. Здесь всё напоминает о Шопенгауэре. Машина скользила дальше – туда, где кончается счастливая тёплая жизнь и начинаются продукты её и остатки: кладбище в окружении стихийных свалок. И ещё дальше, между низкими косыми домиками – ни город, ни деревня, – туда, где не оставалось намёка на асфальт, зато кое-где цвела клубника. Кто-то стоял во дворах – жил здесь. Машина стала резко, у самой воды, едва не выскочив правым передним колесом на бетонную трубу, из которой сочился тонкий тёмный ручеёк, наполняющий резервуар. Водитель отстегнулся, вышел. Выглядел он обычно, вроде профессора технического вуза или бывшего инженера – теперь менеджера. В рубашке и брюках – не джинсах. Короткие седеющие волосы. Подойдя к искусственному водоёму, присел на корточки (слишком легко для внешнего возраста – пятидесяти-шестидесяти) и поглядел вниз. Мелькнула на средней глубине стайка мальков, у дна колыхался, раскручиваясь, поднятый ил. Жирная трава на бетоне едва не выскользнула из-под его ног, но он быстро обрёл равновесие. Вырвался короткий смешок – на секунду этого смешка лицо уступчивого инженера-менеджера стало глумливо-твёрдым, как у шумерского бога Мардука, однако сразу вернулось к прежнему выражению. Провёл подушечками пальцев по самой поверхности воды, потёр их, покачал головой.

Мотор не глушил, поэтому тронулся сразу. Возвращался не прямо, петлял, пока не остановился в одном из дворов района – гигантский серый дом огибал его буквой П. Из окна третьего этажа вылетел пакет со скисшим молоком, свистнул рядом и упал в нескольких сантиметрах от машины. Водитель проводил пакет медленным взглядом. На этот раз он заглушил мотор. Задержался, разбираясь в маркировке подъездов.

Ему открыли сразу, смерили подозрительным взглядом.

– Я от вашей жилички, – сказал почти застенчиво.

Портниха Тася кивнула, подбадривая.

– Она просила передать кое-какие вещи. Чтобы я забрал, ей передал. Паспорт, прежде всего, и ещё всякие мелочи.