Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен - Эми Стэнли

Если Эмон смог бы заглянуть в будущее, наверняка он сто раз подумал бы: стоит ли так заботливо собирать семейный архив и учить старшего сына бережному отношению к нему? Пожалуй, вряд ли ему хотелось, чтобы кто-то из чужих узнал историю его вздорной дочери и тем более поведал ее миру. Совсем не для того он вел семейную хронику, чтобы однажды до нее добрались сотрудники государственного архива и тем более какая-то иностранка, пусть даже вполне ученая дама. Скорее всего, он изумился бы, а может быть, и ужаснулся бы, узнав, что эта женщина, имеющая мужа и детей, неоднократно будет летать через океан, каждый раз оставляя свою семью ради его семьи, лишь бы порыться в его старых семейных бумагах. Еще больше удивило бы Эмона, что странная женщина сильнее всего привяжется к Цунено – его такой неблагодарной, такой эгоистичной дочери.

И все-таки историю семьи нужно чтить и помнить, а Эмон – равно как его предки и потомки – принадлежал к обществу, которое почти маниакально создавало и сохраняло любые письменные свидетельства. Трудно сказать, мог бы он что-то сделать иначе. Он всего лишь старался удержаться на границе столетий и вступал в эпоху, которую потом уже его внуки будут называть веком девятнадцатым. В те времена казалось, что выбора нет совсем.

Эмон бережно сложил в коробку очередной счет на подати – последний документ столетия, о конце которого он не знал, или первый документ столетия, о начале которого он даже не догадывался. Так или иначе, сам Эмон жил в середине своей эпохи и находился в центре собственной истории; он продолжал дела своих предков: исправно платил подати, готовился к дням грядущим, собирал семейный архив. И пока еще ничто не угрожало его тихому, занесенному снегом миру.

Ранней весной 1804 года, в самую оттепель, когда от грязи развезло все дороги и тропинки деревни Исигами, в храм Ринсендзи начали доставлять дары по случаю рождения ребенка[22]. Подношения казались не слишком обильными, поскольку их приносили второму ребенку в семье – к тому же то была девочка. Первым у служителя и его жены родился сын. Тогда, четыре года назад, несмотря на то что Гию появился на свет в самый разгар зимы, храм буквально завалили подарками: коробками с сардинами, сосудами с саке, отрезами ткани, съедобными водорослями, вяленой хурмой и, как того требовал случай, складными бумажными веерами[23]. А пришедшая в этот мир двенадцатого числа третьего месяца новорожденная получила всего лишь самые простые подарки: рисовые пироги, саке, детскую одежду, сушеные рыбные хлопья – и в основном все было домашнего изготовления.

Первую неделю девочка жила без имени[24]. Многие дети, едва успев родиться, умирали[25], поэтому имя следовало давать не сразу, иначе можно было навлечь беду. Словно семья присваивает себе то, что до конца ей еще не принадлежит. Через семь дней, если ребенок выживал, наступала пора приветствовать нового члена общины, то есть выбирать ему имя и праздновать его рождение.

Прошла неделя тревожного ожидания, и Эмон с женой позвали к себе в дом соседей. Об этом событии не сохранилось никакой записи, но праздничные встречи по такому поводу считались делом обычным[26], а в семье храмового служителя, конечно, почитали традиции и законы гостеприимства. Очевидно, были приглашены жительницы Исигами и окрестных деревень – замужние женщины и матери из крепких крестьянских семей; помогавшие при родах повитухи[27]; пришли, надо полагать, и дамы поблагороднее – жены буддийских священников и деревенских старост. В силу возраста новорожденная еще не могла знать никого из присутствующих – всех тех, кто с годами станет неотъемлемой частью ее жизни. Скорее всего, торжество в свою честь малышка проспала. Впрочем, зная нрав, который проявится у нее позднее, вполне вероятно, что она открыла глаза, оглядела окружавших ее женщин и разразилась громким протестующим криком.

Родители выбрали девочке довольно редкое и несколько замысловатое имя – Цунено. Вместо привычных двух слогов в нем было три, и для его написания требовалось два иероглифа. Она будет единственной Цунено не только в своей семье и своей деревне, но, возможно, и во всех окрестных селениях. Если в будущем она останется верна этому имени, то вряд ли удастся ее с кем-либо перепутать.

У маленькой Цунено с первых месяцев жизни имелось все необходимое. В семье нашлись разные лоскуты и старая одежда, из которых нашили много пеленок[28], чтобы сразу менять мокрые на сухие. Спала она не на грязном полу, а на циновке. Ее семье явно хватало запасов дров и угля, чтобы обогревать помещение в долгие зимы. У девочки был свой гардероб: свободные хлопчатобумажные крошечные халатики, сшитые как специально на младенца, так и на возраст постарше. По ночам в темных комнатах храма горели лампы и свечи, а в снежные дни уже чуть подросшая Цунено могла укрываться толстым лоскутным одеялом. Летом над ее футоном[29] вешали сетку для защиты от комаров. Ее мать отнюдь не голодала, поэтому молока для Цунено хватало, ведь грудное вскармливание обычно продолжалось до трех лет. Однако – если Харума не смогла бы или не захотела кормить сама ребенка грудью – ее семье было бы по силам нанять кормилицу. Кроме того, родители могли бы спокойно платить какой-нибудь сельской девочке, чтобы та нянчилась с Цунено, то есть носила бы ее на спине и напевала бы ей заунывные народные песни[30], а малышка обозревала бы мир поверх ее плеча.

Ребенку так много предстоит познать. Лицо матери и голос отца – то, с чем дети знакомятся в первую очередь. А для Цунено это еще имя старшего брата Гию. Потом пойдут первые слова и первые правила поведения, необходимые для малышей, уже умеющих ползать и начинающих ходить. Раздвижные двери – требующие аккуратного обращения с собой, вечно погромыхивающие, так как сделаны из деревянной рамы и прикрепленной к ней бумаги, – они называются сёдзи, и бумагу нельзя протыкать пальцем. Плотные маты, которыми выстилают пол, – это татами, босой ногой можно ощутить рельефность их плетения; правда, все время приходится помнить, что из них нельзя выдергивать сладкие и клейкие соломки. Комод – для него есть слово тансу, но полагается знать, как опасно залезать на него. Медная угольная жаровня – ее называют хибати, она очень горячая, и ее лучше не трогать. Палочки для еды имеют название о-хаси. У чаш для еды есть два имени: словом о-ван называют темные лаковые блестящие пиалы – они чудо какие легкие; словом о-сара называют пиалы гладкие и фарфоровые – их легко разбить, поэтому обращаться с ними нужно очень осторожно.