Ренуар - Паскаль Бонафу

Второго декабря 1851 года произошёл государственный переворот. Республика пала. 22 декабря состоялись выборы, и 7 439 216 избирателей превратили принца-президента в императора Наполеона III. В июне 1853 года Жорж Эжен Осман был назначен префектом департамента Сена. 2 июля он выслушал объяснения, каким образом император хотел бы изменить облик Парижа, в его кабинете, где на карту, лежавшую на столе, были нанесены пометки цветными карандашами. Все детали были «записаны, пронумерованы, уточнены и тщательно проанализированы». Работы, необходимые для выполнения пожеланий императора, были вскоре оценены Османом в два с половиной миллиарда франков золотом и незамедлительно начаты.

В 1854 году из-за перестройки, развёрнутой префектом, Ренуарам снова пришлось переезжать. Они поселились на улице Гравилье, недалеко от Национальной школы искусств и ремёсел. Со двора, окружённого конюшнями, где контора по перевозке вещей держала своих лошадей, красивая каменная лестница с перилами из кованого железа вела на первый этаж. Чтобы пройти в квартиру Ренуаров на втором этаже, нужно было ещё подняться по крутой деревянной лестнице.

Если ты не аристократ и не рантье, нужно иметь хорошую профессию. Поэтому Леонар и Маргерит Ренуар устроили сына Пьера Огюста в 13 лет в мастерскую братьев Леви на улице Фоссе-дю-Тампль, дом 76. Леви были друзьями семьи Давидов, у которых работал старший сын Ренуаров, Анри.

Огюст начал обучаться росписи по фарфору. Имея такую специальность, особенно не разбогатеешь, но, по крайней мере, нищеты можно избежать. Ренуары надеялись, что своим трудолюбием и умением экономить они станут примером для сына, вступавшего в жизнь. Сам художник позже уточнял: «Мне было страшно подумать, что кто-то увидит, как я ем отбивную, и узнают, что мои родители бедные, но честные!»

В мастерской братьев Леви Огюст научился украшать арабесками фарфор, имитирующий фарфор Севра или Лиможа, рисовать гирлянды, бутоны роз и подчёркивать тенью лепестки на чашках. Очень скоро он блестяще овладел этим мастерством. Вскоре он перешёл к более сложным сюжетам, украшавшим другую посуду: изображениям молодого и очаровательного пастуха, спешащего вслед за юной и красивой пастушкой. Они были одеты на манер персонажей на картинах Ланкре или Ватто. Он писал также портреты исторических персонажей, например Марии-Антуанетты, на дне десертных тарелок. «Этот профиль Марии-Антуанетты! Эта дура мнила себя очень хитрой, изображая пастушку…» — признавался он сыну годы спустя. Какой бы рисунок он ни наносил на фарфор, он делал это с одинаковым усердием и ловкостью. «Это не бог весть что, но это было честное искусство. И кроме того, в предметах, расписанных от руки, было что-то неизъяснимое. Самый тупой из мастеров ухитрялся вложить в эти рисунки частицу себя самого. Один мазок кистью мог открыть нам какую-то его затаённую мечту. И мне нравится гораздо больше даже такой примитивный мастер, чем машина…» Сам же Огюст стал образцовым мастером.

Этого вежливого молодого человека, работавшего молча и очень старательно, нельзя было упрекнуть ни в чём. Хотя платили Огюсту меньше, чем мастеру, содержащему жену и детей, он всё же смог позволить себе подарить отцу трость, а сестре Лизе — кружевные воротнички… По мнению сестры, отношение к её младшему брату было недопустимым. Она заявила хозяину, что если ему не будут платить столько, сколько он заслуживает, она устроит его на работу в конкурирующую фирму. Месье Леви стал торговаться и в конце концов согласился платить Огюсту 120 франков в месяц при условии, что тот будет писать профиль Марии-Антуанетты на десертных тарелках. Лиза должна была бы признать, что это приличная зарплата для подростка. Но она, зная работоспособность брата, настаивала на том, чтобы ему платили сдельно, за каждую тарелку.

Месье Леви согласился и на это. И Огюст писал сотни портретов Марии-Антуанетты, получая по три су за каждый… С учётом того, что клиенты продолжали заказывать посуду с профилем королевы, хозяин в конечном счёте не прогадал.

Поэтому он был очень недоволен, когда молодой человек заинтересовался процессом изготовления ваз и в ущерб своей основной работе стал обучаться у старого мастера процессу обжига: «Нельзя, чтобы цвет ваз слишком быстро переходил от тёмно-красного к вишнёво-красному. А после этого нельзя уменьшать огонь, иначе ты можешь повредить вазы». Этот мастер дал ему ещё один совет: наблюдая за обжигом, который длится 12 часов, необходимо регулярно пить разбавленное вино, иначе жар от печи может вызвать обезвоживание организма. Он рассказал, что знавал рабочего, который не следовал этому правилу, от него остались только кожа да кости, вот он и умер.

Жена хозяина, мадам Леви, проживала с семьёй на первом этаже. Она готовила на обед тушёную говядину с овощами и приносила работникам. Брюнетка, «довольно привлекательная, но костлявая, с крупными руками и ногами, красивой грудью», уделяла особое внимание Огюсту, которому не было ещё двадцати лет. Старый мастер посмеивался. «Ты слишком молод, а я слишком стар. Ей не везёт!» Ренуар подозревал, что она начиталась «Мадам Бовари» (героиню этого романа Флобера он называл «сентиментальной потаскухой») и ей захотелось тоже предаться страсти. Огюст держался вежливо. «Я вёл себя осторожно. Мне было не до неё. В глубине души она была славной женщиной и хотела только оказать мне услугу».

Именно она убедила мужа расстаться, наконец, с Марией-Антуанеттой и украшать тарелки изображениями античных богов. Маргерит Ренуар подарила сыну книгу с гравюрами по мотивам «великих итальянцев эпохи Возрождения», где были представлены эти боги. Венера должна была соблазнять клиентов в такой же степени, что и королева…

«Купание Дианы» по мотивам Буше, которым Огюст украсил целый сервиз, окончательно убедило месье Леви в таланте «господина Рубенса», как прозвали Огюста в мастерской. Месяцами каждый обеденный перерыв Огюст отправлялся в Лувр, где посещал только галереи с античными скульптурами. А когда он стал заходить в галереи с картинами, то непрерывно возвращался к Ватто и Буше. «Я мечтал скопировать их на фарфор. Но хозяин опасался, что это займёт слишком много времени и в результате производительность труда будет низкой. Хотя я ему заметил, что он ничего не потеряет, так как платит мне поштучно. Но на меня был большой спрос, и я должен был удовлетворять запросы заказчиков». Ещё один художник вызывал у него восхищение: «К Ватто и Буше я добавил бы Фрагонара, особенно его женские портреты — эти мещаночки Фрагонара!.. Изысканные и одновременно милые девушки. Они говорят на языке наших отцов, достаточно вольном, но тем не менее вполне достойном. Цирюльники ещё не были парикмахерами, а слово “гарс” было просто производным женского рода от слова “гарсон”. Тогда могли порой “испортить воздух” в обществе, но в то же время умели согласовывать причастия».

Ни новые сюжеты, навеянные Ватто, Буше и Фрагонаром, ни доход, приносимый Огюстом, не могли предотвратить худшее: в 1858 году появился печатный станок, позволяющий наносить рисунки как на фаянс, так и на фарфор.

Месье Леви отказался сражаться против подобного конкурента, решил продать мастерскую и удалиться на природу, в деревню. Каково же при этом было огорчение мадам Леви, которой семнадцатилетний Огюст был явно небезразличен! Поэтому она безоговорочно поддержала предложение, сделанное им после консультации со всеми рабочими мастерской. Они решили сохранить предприятие, подсчитав, что доходы от неё позволят им платить ренту месье Леви, а остаток они будут делить между собой. Заключив такое соглашение, все приступили к работе. Вскоре они были в состоянии предлагать клиентам свою продукцию дешевле, чем та, которую изготавливали в механизированных мастерских. Вместе с месье Леви Огюст отправился к оптовикам на улицу Паради. Их принимали и… выпроваживали. Клиенты больше не соглашались даже на малейшие различия в росписи предметов одного сервиза и требовали, чтобы все рисунки были абсолютно идентичны. Бесполезно было пытаться что-то объяснять. «Я был сражён этой настолько сильной любовью к однообразию у людей нашего времени. Я был вынужден бросить эту работу».