📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгКлассикаЧапаев. Мятеж - Дмитрий Андреевич Фурманов

Чапаев. Мятеж - Дмитрий Андреевич Фурманов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 185
Перейти на страницу:
Ивантеевку уже дан наряд везти другого. Так он не везет, не делает лишнего конца, а передает седока Карпу, и тот на усталых лошадках ползет-ползет с ним бог весть сколько времени. Тот ему потом, дяде-то Карпу, – услуга за услугу. Дядям это очень удобно, а вот седокам – могила: какой-нибудь двадцативерстный перегонишко тянут коротким шажком четыре-пять часов. И это несмотря ни на какие исключительные пункты мандата:

«Сверхсрочно… Без очередей… Экстренное назначение…»

Все эти ужасные слова трогали Карпов Едренычей очень мало, – они ухмылялись в промерзлый ус, добродушно, и медлительно сдирали сосульки с шершавой бороды, успокаивали волнливого седока:

– Прыток больно. А ты потерпи – помереть успеешь… милай!

Терентий слышал про эту обычку возницкую, вспомнил теперь и понял, отчего так сладко и хитро причмокнул дядя.

– Знаю, брат, на обмен нашего брата возите…

– А то нет! – оживился возница. – Знаю, на обмен, – все оно полегше идет…

– Ну, кому как…

– Никому никак, а всем полегше… – рассеял он Терентьевы сомненья.

– Вам-то, знаю, легче… Кто про то говорит, – согласился Бочкин. – А нам вот от этих порядков – чистая беда: на заморенных не больно прокатишь, протащимся целый день…

– Это у меня-то заморенные? – вдруг обиделся возница и круто обернул тулуп спинищей, молодецки вскинул вожжами, с гиком пустил коней, только снег завихрил, запушил в лицо. – Эй вы, черти! Фью, родимые… Ага-а-а… Недалеко уж… Нн-о… соколики!

Мужичка не узнать: словно на гонках, распалился он над снежной пустынной степью.

И когда утолил обиду, поудержал разгорячившихся лошадок, повернул голову в высоком вороту, глухо заметил:

– Вот те и мореные!

– Лихо, брат, лихо, – порадовали его седоки.

– То-то, лихо, – согласился дядя и степенно добавил: – А што устамши бывают, на то причина – езда большая: свое справляй, наряды справляй, – дьявол, и тот устанет, не то што лошадь…

– А много, знать, нарядов? – полюбопытствовал Лопарь.

– Мало ли нарядов, – живо отозвался мужик. – Тут шатается народу взад-вперед – только давай… И чего это мечутся, сатаны, диву я даюсь: толь и шмыгают, толь и шмыгают, а все лошадей! И кому задержал – тыкву дать норовит!

– Так уж и тыкву? – усомнился Лопарь.

– А то што, – аль пожалишься кому?

– Врать-то вы больно, мужики, горазды, – сказал он серьезно вознице.

– Ну, сам соври получше, – чуть обиделся дядя, трудно повертываясь на облучке.

– Черт-те знает что! – в раж входил Лопарь. – Выдумает себе вот человек какую-нибудь историю, да и верит в нее… Верит себе и верит, – что ты станешь делать?

– Да… историю… – бурчал недовольный кучерило, разобиженный тем, что так круто и недоброжелательно вдруг повернут был разговор.

– Били тебя самого-то когда? – спросил Лопарь.

– А нешто не били… Один такой вот, как ты, шашкой зубанул, сукин сын. Ладно, тулуп-то крепок, а то бы до самой кишки секанул…

– Чего он, пьян, што ли, был, дурак?

– А видно, што пьян…

– Ну, с пьяного и спрашивать нечего, – будто невзначай уронил Лопарь слова.

– Так я и не спрашиваю…

Терентию захотелось разузнать, как тут дела с Советами, – крепки ли они, успешно ли работают. Он перебил уклончивую речь возницы и стал задавать другие вопросы, но и здесь услышал ту же невязку, недоговорку, уклончивость в ответах, словно мужичок чего-то опасался.

– А пущай… всего бывает… Чего же нам теперь… – получал Терентий завитушки слов вместо серьезных и ясных ответов.

– Да не поймешь ничего, говори яснее, – не выдержал и раздражился Лопарь.

– Недогадлив больно, паренек. А ты подумай – может, и догадаешься…

– Нет, подожди ты, подожди, – остановил Терентий Лопаря, опасаясь, что тот сорвет беседу. – Что Совет-то, спрашиваю, хорош тут али не больно: делом ли занимается?

– А чего ему не делать-то, известно… Наряды вот Горшков только неправильно…

– Неправильно? – И Лопарь на живое слово кинулся, как кошка на мясо.

– Так а што ж: тестя небось кажин раз норовит обойти, а нашему брату, знай, подсыпает, когда и очередев-то нету никаких.

– А ты жаловаться бы, – подсказал Терентий. – В Совет иди, докажи, расскажи: ему, негодяю, живо усы-то подкрутят.

– Да, подкрутят, – упадочным голосом сглушил мужичок и безнадежно прихлопнул по крупу вожжами, – того гляди, подкрутят: сам как раз и угодишь, куда не надо…

– Ну, что это чушь-то молотишь? – осердился снова Лопарь.

– Не молотишь, а так точно навсегда, – сокрушенным голосом сказал возница, и голова у него, словно у мертвой птички, свесилась на сторону.

– Случаи были? – крепко и прямо, словно следователь, спросил Терентий.

– То-то и дело, были…

– Ну, и что же?

– Ну, и ничего же, – повел мужичок заиндевелыми губами. – Было да и не было. «Жил да помер до сроку – всего и проку»…

– А молчали что? – вгрызался Лопарь.

– Да так и молчали, чтоб тише было… – невозмутимо и тонко пояснял хитроватый мужичок. – Как помолчишь – оно само отходит…

– Шутка шуткой, – отсек Лопарь, – а того… – И, словно спохватившись, прибавил добродушно: – Да, впрочем, убыток ли еще тебе ехать-то, дядя? В Советах вон бумажки висят везде: «Едешь – плати, што берешь – опять за все плати». Читал? Видал сам-то?

– Видал… пущай висит…

Лопарь плюнул досадно, уткнулся глубоко в потный ворот, смолк, – он привык разговаривать в городе, с рабочими, в открытую, совсем по-иному, а так не умел: уклончивые, невнятные, хитрецкие ответы раздражали его не на шутку. Во весь путь до Ивантеевки он не сказал больше ни слова, а терпеливый Терентий Бочкин еще долго-долго в потоке фальшивых и туманных мужичьих слов вылавливал, будто драгоценные жемчужинки, отдельные мелкие факты, редкие мысли и соображения, которыми оговаривался словоохотливый хитрый мужичок.

В санях у Федора и Андреева шел совсем иной разговор.

– Ты сам был, Гриша, у него в отряде? – спрашивал Федор парня.

– Так и ногу с ним навредил, – ткнул Гриша пальцем в сиденье. – Все лето по степям из конца в другой гоняли: они за нами охотют, а мы норовим, как бы их обмануть… Чеха – этот дурак, а вот казару не обманешь: сам здесь вырос – чего от его ждать?

Гриша, откинув ворот, боком сидел на облучке, и Федору было отчетливо видно его загорелое, багровое лицо: мужественное, открытое, простое. Особо характерно и крепко ложилась его верхняя губа, когда после волнующей речи опускал он ее, притискивая и покрывая нижнюю. Расплюснутый, широкий нос, серые густые глаза, низкий лоб в маслянистых морщинах, – ну, лицо как лицо: ничего примечательного! А в то же время сила в нем чувствовалась ядреная, коренная, настоящая. Грише было всего двадцать два года, а, по лицу глядя, вы дали бы ему и тридцать пять: труды батрацкой жизни и страданья с оторванной в

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 185
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?