Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне

На следующее утро Волькша отправился к Хрольфу просить лодку.

Увидев Каменного Кулака, шеппарь обрадовался. За ночь его решимость увяла, как сорванный цветок.

– Варг, так ты думаешь, что, придя в Овсяный залив на десяти кораблях, я смогу взять столько добычи, что легко брошу двести сотен крон в пасть Хареку Черепахе? – вместо приветствия вывалил он на Волькшу свои сомнения.

– На десяти?! – притворно удивился Волкан. Нерешительность шеппаря он изучил в полной мере, но в это самое утро ему не очень-то хотелось надолго застревать в доме Хрольфа, убеждая того в его же дальновидности и грозности.

– Так три моих драккара и еще семеро шеппарей просятся со мной в набег. Просились… – уточнил племянник Неистового Эрланда, осознав, что, возможно, не все викинги осмелятся последовать за ним так далеко.

– Да ты только кликни, – уверенно сказал Волькша. – Вот собери их сегодня и все как есть расскажи. Увидишь, через день-другой к тебе еще пяток охотников прибьется.

– Так ты думаешь… – начал было шеппарь излагать очередное сомнение.

– Хрольф, я на самом деле хотел попросить у тебя лодку, – не очень вежливо перебил его Волькша.

Свей захлопал глазами. Нет, мысль о том, что Каменный Кулак не собирается покидать Бирку, уже укоренилась в его голове. Но все же мерзкие мурашки пробежали по его загривку, стоило ему подумать, что Варглоб намеревается отправиться куда-либо с острова шёрёвернов. Куда бы это? Весь его манскап проводил дни в праздной лени, живя в доме шеппаря на всем готовом. А куда поплывет Кнутнёве? А что, как на Адельсён к Ларсу или даже к даннскому ярлу? О богатстве Хедебю[49]не слышал только глухой… С удивительной резвостью мысль Хрольфа обежала все закоулки его землепашеской трусости.

– Мне надо сплавать на Екерё за соломой для пола, да и вообще за припасами. А то в нижней клети моего дома мышь от тоски мается, – пояснил Волькша.

– Да разве на Бирку окрестные бонде не привозят все, что надо для пропитания и житья? А если что особое надо, так, может, я тебе дам, – поспешно предложил шеппарь.

– Дюжины три снопов овсяной соломы дашь на пол для тепла и чистоты постелить? – спросил Годинович с ухмылкой.

– Нет. Соломы у меня нет, – сознался Хрольф.

– Тогда, может, ты умениями златокузнеца владеешь? Мне как раз такой надобен для особой работы, – продолжал язвить Варглоб.

– Ты на Екерё златокузнеца не найдешь, – насупился сын Снорри. – И что это ты собрался заказывать? Уж не серебряный ли обруч для своей фольки?[50]

– Хрольф! – взревел Кнутнёве, вскакивая со скамьи и одновременно переворачивая стол, вместе со всей снедью, что была на нем. – Еще раз назовешь мою жену фолькой, и я тебя убью, как тех ругийских кабанов!

Хрольф живо представил, как осколок его собственного ребра вонзается ему в сердце,[51]и едва не схватился за грудь.

– Варг, да я… да ты… – лепетал он, опасаясь даже лишний раз посмотреть венеду в глаза.

На шум упавшей посуды с половины манскапа прибежали гребцы.

– Что такое? Чего столами бросаетесь? – загомонили они.

– Волькша, братка, ты чего бушуешь? – перекрывал прочие голоса венедский говор Олькши.

– Лодку дашь? – спокойно, но холодно спросил Варглоб.

– Да, конечно, бери, – кивнул Хрольф, утирая со лба холодную испарину.

– Ты куда, лихов бузотер? – поймал Кнутнева за рубаху Ольгерд. – Чего опять с шеппарем не поделил?

– Да так… – махнул рукой Годинович. Не равен час еще и Олькшин сквернословный рот извергнет какую-нибудь гнусь про Эрну, буде узнает Рыжий Лют, из-за чего Хрольфов завтрак оказался на полу среди черепков посуды.

– Ах ты, поганка бледная, – беззлобно ругался Ольгерд. – Совсем варягом стал. Соплеменников не привечаешь. Когда еще обещал баньку истопить, а?

По всему было видно, что сын Хорса насытился уже вниманием и дружбой варягов и ему безудержно хотелось поболтать по-венедски, посквернословить всласть и, может, даже повалтузиться с Волькшей, как в отрочестве.

– Вот вернусь и истоплю тебе баньку, – пообещал Волкан, выискивая среди людей Хрольфа Эгиля-копьемета. По Волькшиному разумению, бывший дружинник уппландского ярла должен был знать об окрестных златокузнецах поболее, чем Потрошитель сумьских засек.

– Так ты куда навострился, братка? – не отлипал Олькша.

– За соломой, – ответил Годинович. – Поедешь со мной?

Рыжий Лют покривился. Буде приятель звал его в какое-нибудь безрассудное приключение, он бы не раздумывал ни мгновения. А тут солома…

Эгиль Скаллагримсон держался среди Хрольфова манскапа особняком. Вряд ли тому виной было то, что ему ничего не досталось из хохендорфской добычи. Он ведь сам отказался от своей доли, это во-первых. А во-вторых, после возвращения с Волина копейщик перевез с Адельсёна две тяжелогруженые лодки скарба, нажитого на службе у Ларса. В доме Хрольфа он был, пожалуй, даже богаче хозяина. Но не четырьмя коваными сундуками и дельным бранным железом выделялся норманн из манскапа. Никто из шёрёвернов не проводил столько времени, обихаживая свое воинское снаряжение. Дня не проходило, чтобы Эгиль не возился с оружием. Он оплетал кожаными ремнями рукояти меча и топора. Отмерял равновес метательных копий. Натирал тайными мазями тетиву лука. И при этом постоянно шептал какие-то заговоры. Со стороны могло показаться, что он задабривает малых духов, живущих в боевой утвари. Но то, с какой яростью он после этих уговоров и лести принимается орудовать холимой билой или копьем, могло скорее напугать дасуней,[52]чем привадить. Мнилось порой, что он взялся извести свои клинки. По камню он ими, конечно, не колотил, но бока бревен охаживал так, что железо жалобно повизгивало.

– Пусть лучше меч переломится на родной земле, чем в походе, – отвечал Эгиль на вопросы о том, не жаль ли ему понапрасну терзать железо.

Ничуть не меньше заботы являл Эгиль своей броне. Он мог седмицу напролет проверять свою кольчугу кольцо за кольцом. Что уж ратарь там высматривал – неведомо, но время от времени он цокал языком и почти с удовольствием помечал ущербное звено дегтем. Осмотрев весь доспех, бывший дружинник Ларса спешил в кузницу и во время всей работы не спускал глаз с наковальни.

И уж вовсе трепетно обходился Эгиль со своим шлемом. Тяжелая луковица шишака была оплетена железными полосами, точно лошадь упряжью. И вот их-то и украшал копьемет узорами тончайшей чеканки. Священные руны переплетались в ней с крылатыми змеями, волчьими пастями и вздыбленными медведями. И вся эта лепота громоздилась среди ветвей Мирового Ясеня.