Пророк Темного мира - Сергей Волков

— Живая.

— Очки, — прошептала Тамара.

— Щась, девка, щась. Отыщем. Где ж им быть-то… Они ж вместе с тобой. Вместе с нами…

Пока Мыря, забивая ногти землей, шерстил влажную траву окрест, Тамара села, натянула полу плащика на озябшие коленки, размотала шарфик, похожий на вытащенную из воды медузу, и с отвращением выжала его, стараясь, чтобы мутные капли на попали на одежду.

— Вот они, окуляры твои! — приглушая радостный рык, возвестил Мыря. Широко шагая и бережно держа в вытянутых руках Тамарины очки, он приблизился.

— Спасибо. — Девушка протерла стекла носовым платком, мысленно отругав себя за то, что не послушалась Чеканина и не надела контактные линзы.

Первым делом она взялась за телефон, но умный аппаратик бодро сообщил, что она находится «вне зоны действия сети». Разочарованно вздохнув, Тамара убрала трубку, попутно отметив, как оглушающе громко в затопившей все тишине прозвучал треск «липучки» телефонного кармашка. Оглядев окрестности «вооруженным взглядом» и выяснив, что они находятся на широкой, метров сто шириной, прогалине, поразительно ровно рассекавшей дремучий лес, Тамара с удивлением посмотрела на домового:

— А где это мы?

Мыря, уверенными движениями подтянув офицерский ремень, что перепоясывал его видавшую виды гимнастерку, хмыкнул в ответ:

— Вот чего не знаю, девка, того не знаю. Но место чудное. И дурное. Ты на лес погляди.

Тамара послушно поглядела. Лес стоял стеной. Опушенный по краю пьяным мехом чахлого, худоростого бурьяна, облитый по верхам утренним солнцем, он был пугающе ненастоящим — и в то же время настолько естественным, природным, что становилось страшно.

Могучие ели тянули во все стороны нагие обломки сучьев, изъязвленных пятнами белесыхлишайников, космы мхасвисали с ветвей редких осин и черных, сочащихся гнилью из трещин в коре, берез. То тут, то там вертикальные линии стволов наискось перечеркивали накренившиеся сухостоины, которым не суждено было упасть, чтобы сгнить и стать питательной средой для еще живых собратьев. Повиснув на их ветвях, умершие деревья обречены были остаться без лесного погребения и, густо облепленные чагами, казались лестницами, по которым можно подняться на небеса и вырваться из этого древесного ада.

Осклизлый мох, густо проткнутый сотнями крапчатых мухоморов, обволакивал корни. Обломанные пни залепила плесень. То там, то сям торчали из моховой мари скрюченные ветви, упавшие сверху. Они напоминали когтистые лапы неведомых существ, из-под земли тянувшихся к свету, да так и погибших без него. Ни звука не доносилось из густой чащи, лишь изредка вздрагивали темные еловые лапы, роняя в мох крупные, тяжелые капли.

Но более всего Тамару поразило то, что лес резко, без обязательного в таких случаях новороста, кустарника и одиноких деревьев-бегунков обрывался, словно существовала какая-то невидимая граница, переступить которую могла только трава — жухлые медвежьи дудки, квелая пижма и осот, таящий в своей тусклой зелени пурпурные колючие звездочки позднецвета. Но и бурьянина, едва отойдя от края леса на пять-шесть шагов, угасала, опадая в мелкие лопухи, и далее по прогалу расстилался уже и вовсе мелкорост — подорожник, пастушья сумка, хилый мятлик, мокрица. Мышиный горошек тянул соки из своих травяных собратьев; его фиолетовые цветы виднелись всюду. Они, да еще розовый туман кипрея вдали, там, где прогал поднимался по склону лесистого холма, да ядовитые пятна мухоморов во мхах были единственными яркими мазками на унылой картине здешнего бытия.

— И чарами тут пахнет, — продолжил Мыря. — Прямо воняет. Все тут чаровное — и лес этот, барма проклятая, и трава, и воздух. Не чуешь?

Тамара отрицательно покачала головой. Впрочем, воздух и впрямь был не подмосковный. Там, в окрестностях Можайска, на потаенном торжище незнатей, ветерок нес обычные пригородные ароматы — запахи бензина, недальней свалки, унавоженных полей и овощной гнильцы. Здесь же с каждым вдохом в Тамару будто вливалась мера ледяной, промозглой свежести. Слегка кружилась голова, грудь распирало от желания вдохнуть еще, еще этой дикой чистоты.

— Куды пойдем? — поинтересовался домовой, разгладив пятерней бороду.

— Не знаю, — пожала плечами Тамара, вновь принявшись оглядываться. Сбоку от холма над зубчатым окоемом леса поднималось тяжелое дрожащее солнце. «Значит, там восток, — поняла девушка. — А просека эта уходит на запад».

Она посмотрела туда, вдаль, где еще держалась у горизонта ночная мгла. Лес, лес, лес и лес — сколько хватает взора. Просека ударом исполинской плети рассекла чащобу, маня и словно предлагая себя: «Вот она я, торный путь. Идите, ну же!»

«Но на востоке, за холмом, эта вырубка наверняка тоже продолжается», — подумала Тамара и сказала, не глядя на домового:

— Надо бы на холм сходить, оглядеться.

— А и верно, — согласился Мыря. Пятнистый камуфляжный бушлат он где-то потерял и теперь остался в овчинной безрукавке-кожухе, надетом на гимнастерку, зеленых армейских галифе и валенках. В вырезе кожуха на груди домового тускло поблескивала медаль «За отвагу». Тамара посмотрела в желтые глаза Мыри и подумала, что если бы не ниточки вертикальных зрачков, домовой вполне сошел бы за человека. Этакого малорослого, но кряжистого мужика с сильными ручищами и кудлатой головой на короткой, толстой шее. Мужика, с которым «не пропадешь».

«Он опытный, бывалый. Куда бы нас ни забросило, сколько бы километров ни пришлось идти, Мыря выручит, выведет к людям, к телефону», — размышляла Тамара, бредя следом за домовым по постепенно поднимающейся просеке. По-прежнему не было ни дуновения. Отогревшаяся после ночи земля начала парить. Зыбкая дымка заткала дали, небо выцвело, тени укоротились. Вдали, над верхушками елей, медленно взмахивая крыльями, пролетела какая-то большая птица; еле слышно, на самом пределе слуха, донесся откуда-то протяжный, заунывный вой.

По дороге Тамара наткнулась в траве на обезглавленного, истерзанного ворона. Она уже хотела было окликнуть Мырю, но вспомнила, как домовой пучками травы вытирал руки, бороду, и решила не тревожить своего спутника. В конце концов, у всех свои обычаи и привычки…

До вершины холма оставалось не больше пяти десятков шагов, как вдруг Мыря присел, одновременно махнув Тамаре — стой! Она послушно остановилась, озадаченно вертя головой. Вроде ничего не произошло, всё осталось без изменений — и лес, и трава, и небо…

— Слышишь? — прошипел Мыря, едва не на четвереньках отползая назад. — Шумит. Ветер идет. Верховой.

Прислушавшись, Тамара тоже уловила ровный, далекий, но очень сильный — это чувствовалось — шум, похожий на звук морского прибоя.

— А я гляжу — сучьев в лесу накидано множество. Стало быть, должен тут быть ветер. Утром всегда поддувает, — вполголоса рассуждал Мыря. — Ан нет, тишина стоит. Не к добру…

Собравшись уже сказать домовому, что пугаться самому и пугать ее не надо, Тамара так и замерла с открытом ртом — высоко в небе над холмом появился вдруг нелепый пузырь, огромный, желтовато-бурый, раздутый и крест-накрест несколько раз перехлестнутый веревками. В нем то и дело вспыхивали и гасли красные и синие огоньки. Под пузырем на растяжках висела длинная рея, к которой был привязан большой грязно-серый парус, выгибавшийся под порывами еще недошедшего сюда ветра. От паруса вниз, к земле, тянулись два толстенных каната.